Хатшепсут наслаждалась жизнью. Каждым мускулом своего безупречного тела девушка рвалась к выполнению поставленной задачи, даже если цель расплывалась перед глазами, а мужчины вокруг перешептывались или, напротив, одобрительно покрикивали. И она всегда знала, что где-то рядом, расставив ноги и уперев руки в могучие бедра, стоит ее отец, готовый похвалить и ободрить. Дни шли, посвященные богам праздники наступали и проходили, вслед за Ночью Слезы река неизменно выходила из берегов, а Египет месяц за месяцем пел ей свою восхищенную песнь.
Однажды утром в месяце Тот, в холодной предрассветной тьме, когда Хатшепсут еще крепко спала, свернувшись калачиком под одеялом в тепле жаровен, ее разбудил отец. Она почувствовала, как его рука легла ей на плечо и легонько ее встряхнула, и тут же проснулась. Она плохо его видела, крохотной искорки ночника едва хватало, чтобы разглядеть его громоздкую, укутанную в плащ фигуру, и, вся дрожа, она села на постели. Фараон прижал палец к ее губам и жестом велел подниматься. Она повиновалась, хотя ее голова была еще полна уютных снов. Ее рабыня куда-то испарилась, и она стала нашаривать, что бы надеть. Отец сунул ей в руки шерстяной плащ и пару сандалий; она тут же обулась, завязав непослушными пальцами тесемки, и укуталась плащом от холодного утреннего воздуха. Отец вышел из комнаты, она последовала за ним и тут только удивилась происходящему. Когда они на цыпочках прошли по коридору и через отдельную дверь вышли в ее собственный огороженный садик, отец остановился. Звезды еще сияли в черном небе, и пальмовые деревья у реки на некотором отдалении казались на его фоне мазками более темной краски. Ветер своими ледяными пальцами забрался под ее плащ и холодил кожу, а она терпеливо ждала объяснений. Фараон нагнулся к ней и зашептал:
– Мы отправляемся на небольшую прогулку – ты, я, твоя мать и Инени, но никто не должен знать куда. Поедем за реку.
– К мертвым? – Ей показалось, будто она чувствует, как они толпятся вокруг в исполненных извечной задумчивости предрассветных сумерках, наблюдая за ними.
– Дальше. Не очень далеко, но нам придется самим править своей лодкой, и носителей шатра тоже не будет с нами, так что надо выходить, пока еще прохладно, чтобы вернуться к началу дня.
Он круто повернулся и зашагал по дорожке вдоль кустов, а она пошла за ним, тихо и мягко, точно крадущаяся кошка.
Один раз их окликнули, но Тутмос нетерпеливо оттолкнул преграждавшее им дорогу копье и скинул капюшон, обнажая тяжелые черты. Солдат в замешательстве поклонился, но они оттолкнули его и заскользили дальше. Аллея скоро свернула направо, и они оказались у причальной лестницы, нижние ступени которой лизали волны, неспешно и шелковисто вздымаясь и опускаясь в свете ущербной луны. Две фигуры в плащах с капюшонами ждали их внизу, в качавшейся на волнах лодочке. Без долгих церемоний Тутмос подхватил Хатшепсут и кинул ее вниз. Ахмес поймала дочь и усадила на дощатое сиденье, кое-как прибитое поперек лодки.
«На воде со мной всегда что-нибудь случается!» – подумала Хатшепсут; тем временем Тутмос взял из рук Инени шест и одним могучим движением оттолкнулся от берега. Сняв плащ, он бросил его на дно лодки. Потом снова взялся за шест, а Хатшепсут с трепетом следила за каждым его движением, ибо ей никогда в жизни не приходилось видеть, чтобы ее отец делал то, чем обычно занимались рабы. С похожим на тревогу чувством она вслушивалась в его глубокое ритмичное дыхание, видела, как ходят мускулы у него на плечах.
«Что мы делаем ночью посреди вздувшейся реки? Что стряслось? Мы что, убегаем? Может быть, на Египет напали?»
Но Хатшепсут знала, что это не так, потому что Тутмос никогда бы не побежал, а вступил бы с врагами в битву. Когда она уже начала дремать под мягкое покачивание и плеск волн, отец выскочил из лодки и подтянул ее к ступеням мертвых. Здесь причаливали и Неферу, и ее бабка, и маленькие царевичи. Хатшепсут мелко задрожала от суеверного страха, когда ее подняли с сиденья и опустили на серый холодный камень. За ней последовала мать. Инени передал Тутмосу плащ и легко ступил за ним на берег, где обмотал причальный канат вокруг специальной тумбы. Потом, ни слова не говоря, двинулся впереди маленькой процессии. Они повернули на юг, следуя вдоль белой линии пены, которая, казалось, лежит у самых их ног. За рекой горели огни Фив; теплые и дружелюбные, они словно подмигивали людям над полноводным Нилом.
Направо они не глядели. Храмы и пустые белые ленты дорог источали одиночество, они словно предупреждали и прислушивались, мрачные и враждебные, заставляя путников спешить мимо с опущенными долу глазами. Время от времени Инени останавливался и, обернувшись к оставленному ими утесу, что-то бормотал. Потом он встряхивал головой, и они шагали дальше, думая каждый о своем, как и полагается во время такой прогулки да еще на холоде. Хатшепсут уже начала задавать себе вопрос, а не сошел ли Могучий Бык с ума, когда Инени вдруг встал как вкопанный и удовлетворенно крякнул, а они окружили его. Небо слегка посветлело. Лиц друг друга они по-прежнему не видели, но храмы по правую руку от них больше не сливались воедино, а слева, не совсем явственный, однако вполне различимый обозначился край отвесного утеса. Город по ту сторону реки остался позади, но одинокий огонь, горевший на возвышении далеко к югу, свидетельствовал о том, что там находится Луксор – еще один дом Амона.
Инени указал сначала на землю, потом на западные утесы.
– Тропа здесь, ваше величество, – сказал он неожиданно тихо, точно сообщал какую-то тайну, и его голос совсем потерялся в пространстве. – Нам надо повернуть направо. Дорога пойдет по песку и камням, идти будет трудно. Быть может, царевичу лучше пойти следом за матерью, а вы держитесь за мной.
Тутмос кивнул, и они снова пустились в путь.
Там действительно оказалась дорога, вернее, козья тропа, которая петляла через заросли низкорослой акации и чахлых фиговых деревьев. Хатшепсут, шедшая последней, стала внимательно смотреть под ноги. Острых камней было предостаточно, некоторые чуть присыпаны песком, а тропа все вилась и шарахалась из стороны в сторону, точно проложенная пьяницей. От ходьбы Хатшепсут согрелась, кровь быстрее побежала по ее телу. Когда стало светлее, она уже мурлыкала себе под нос, то перескакивая с камня на камень, то пускаясь за Ахмес бегом; а когда Тутмос остановил маленький отряд специально для того, чтобы спросить, не слишком ли быстро они идут, она перевела дух и энергично тряхнула головой, сверкая глазами в предвкушении приключения. Сдерживать шаг приходилось теперь только ради Ахмес. Когда бесцветный, невыразительный свет-без-Ра со странной, присущей только раннему утру ясностью высветлил окрестности, Хатшепсут подивилась тому, как далеко они зашли. Впереди, широко расставляя ноги, шагал сухопарый Инени, за ним тропа петляла вверх по склону пологого холма, а потом, резко свернув влево, пропадала из виду, потонув в горном массиве, разделявшем Египет и пустыню. Девушка снова взглянула себе под ноги, и в ту же секунду ее отец поднял руку, а Инени замер на месте, точно читая мысли хозяина. Женщины ждали.
– Ра снова восходит, – сказал Тутмос. – Здесь мы дождемся его и здесь воздадим ему почести.
Долину, простиравшуюся слева и справа от них, заливал серый предутренний свет – рябь, которая расходилась от бортов барки бессмертного, воздух полнился напряженной тишиной ожидания. Маленький отряд застыл в неподвижности, глаза людей были устремлены к вершинам зазубренных утесов, которые вырастали из земли прямо перед ними. Ветер вдруг стих. Камни, песок, кусты и они сами, затаив дыхание, ждали первого прикосновения жизни и тепла. Даже время, казалось, замедлило бег, и минуты выступали торжественным маршем, точно золотой авангард золотого бога.