Варнавский все понимал, но хотел, чтобы его разубедили. Чтобы именно Павлыш разубедил. Это не имеет отношения к разуму или образованию. Если бы сейчас на станцию прилетел колдун или экстрасенс, любой шарлатан — на него бы тоже смотрели с надеждой. Это неизбежно.
— Трудно что-нибудь сказать, — ответил Павлыш осторожно. — Я не успел посмотреть…
— Ясно. И не надо, — сказал Варнавский. Словно рассердился на Павлыша. — Знаете, что самое грустное — я не успею дописать общую теорию. Я понимаю, пройдет еще год-два, на наших же материалах или на своих, но кто-то обязательно напишет ее. Она вот здесь, рядом… Если бы я не боялся, я бы успел. Но я очень боюсь.
— Но известны случаи, — соврал Павлыш, — регрессии…
— Не известны, — отрезал Варнавский. — Я все прочел.
Без стука вошел Штромбергер.
— Простите, — сказал он, — я все равно не спал. А вы разговариваете. Я считал. — Он показал им листочек бумаги, положил на стол. — Ничего не выходит. Но можно попробовать.
— Ты о чем, Карл? — спросил Варнавский.
— Попытаться вырваться с планеты.
— Ты думаешь, мне приятнее умереть в открытом космосе?
— Если вырвемся и выйдем на рандеву с «Титаном»… там же хорошая лаборатория, да?
— На «Титане» нет специальной лаборатории, — сказал правду Павлыш.
— Но там другие врачи… У нас кончилась плазма.
Вдруг Павлышу показалось — нелепая мысль, — что Варнавский не единственный больной на станции. Кто-то был болен раньше, кто-то раньше занимал эту каюту, кому-то были нужны обезболивающие и плазма. И он уже умер. Но этого быть не могло, потому что по спискам на станции четыре человека. И всех Павлыш видел.
— Я могу поднять «Овод», — сказал Павлыш. — Но «Титана» здесь нет. Он улетел.
— Понятно, — сокрушенно произнес Штромбергер.
Павлыш заметил, что он смотрит на шею Варнавского. Непроизвольно.
Синее пятнышко появилось на лбу Варнавского. Может, Павлыш не заметил его раньше?
— Тогда идите, — сказал Варнавский. — Я немного посплю. А потом буду наговаривать на диктофон. Мне некогда. На этот раз я хочу успеть…
— Надо считать, — сказал Штромбергер. — Я займу компьютер. Он тебе не понадобится?
— Посплю часа два-три, — сказал Варнавский.
— Я управлюсь.
В коридоре Штромбергер прижал Павлыша к стене животом.
— Вы были в лаборатории? — прошептал он. Все здесь шептали. Все таились. Все устали.
Павлыш кивнул.
— Она же даже не сможет его увидеть, — шептал Штромбергер. — Это какое-то сумасшествие.
— Но ее можно понять, — сказал Павлыш.
— Я все понимаю, иначе не согласился бы. Вы не представляете, какой он человек. Я имею в виду Павла. Но сколько это будет продолжаться?
— Вы думаете, мы сможем подняться?
— Но вы не верите, что это что-то изменит?
— Я только знаю, что перегрузки на «Оводе» ему вредны. Ход болезни ускорится.
— Но мы еще посчитаем? Главное, чтобы брезжила надежда. Врачи ведь не говорят: «Вы умрете». Они говорят: «Положение серьезно». Мы все теряем связь с действительностью. Вы же понимаете, что магнитные записи стираются. А он говорит в диктофон. Значит, верит?
«Надо бы спросить, при чем тут магнитная запись», — подумал Павлыш, но Штромбергер быстро ушел.
В лаборатории с Людмилой работала Светлана Цава. Цава была у микроскопа.
— Вернулись? — Людмила обрадовалась. — Только вы его не слушайте. Он пал духом. Нельзя падать духом. Мы обязательно что-нибудь сделаем. Вы думаете — я наивная дура? Я как троглодит, который старается камнем разбить радиоприемник, чтобы он заработал. Но сколько открытий в истории медицины было сделано случайно!
— Расскажите, что вы делаете, — сказал Павлыш.
— Очень просто, — Цава оторвалась от микроскопа. — Мы не видим вирус Власса, но видим последствия его деятельности. Изменения в структуре лейкоцитов и костного мозга. И мы ищем и ищем те средства, которые могли бы остановить процесс.
— Я согласна испробовать все, что есть на станции. Даже чай, даже серную кислоту, — сказала Людмила.
— Вот эту кровь мы взяли у него сегодня, — сказала Цава. — Я воздействую на нее щелочами.
Павлыш внутренне вздохнул. Когда-то Свифт об этом писал. Вроде бы в описании лапутянской академии. Те академики складывали все слова языка в надежде, что когда-нибудь случайно возникнет гениальная фраза.
— Дайте мне записи ваших опытов, — сказал Павлыш. — Я погляжу, что вы сделали за вчерашний день.