Мы не знаем, участвовал ли в возникновении и распространении подобных слухов сам Лейбович, но, учитывая его авантюрный характер, исключать этого нельзя. Другое дело, что активных действий по признанию приписывавшихся ему «прав» он не предпринимал. Этот пример, так сказать, пассивного самозванчества любопытен по ряду причин. С одной стороны, в таком восприятии «польского графа» и его дочери причудливо сплелись воспоминания о давнем свержении Петра III с отголосками прошумевших десятилетием позже вояжей по Европе пресловутой «Елизаветы II», «тоже» якобы дочери Елизаветы Петровны. С другой стороны, происходила материализация бытовавшей в немецкой и зарубежной славянской среде веры в то, что Петр Федорович жив.
Характерно, что вера эта сохранялась после 1775 г. и в России. То всплывали «свидетели», видевшие невредимого Петра III, то вдруг появлялись его эмиссары или спасшиеся от кары его военачальники. За представителя императора, например, выдавал себя в 1776 г. воронежский однодворец Иван Сергеев [15, № 534]. Во главе нескольких сообщников он занимался грабежом помещиков [83, т. 1, с. 192]. Еще в 1788 г. в Тайной экспедиции рассматривалось дело монахини Киевофроловского монастыря Пиоры, утверждавшей, что в келье у нее находился «Петр III», от имени которого «в Пугачевский мятеж действовал фельдмаршал Пугачев, а он странствовал по разным местам и спасен был полковницею Тюменевой» [39, с. 2056].
Идя на спад, легенда о «третьем императоре» как бы прокручивалась в обратном направлении: кончалась тем, чем в свое время, идя на подъем, начиналась. Одновременно происходила ее идейная деградация. Об этом свидетельствовал случай, относившийся к 1780 г., когда некто объявил себя Петром III. Крайне обеспокоенный этим престарелый граф Р. И. Воронцов, в то время наместник трех губерний, сообщал 19 апреля 1780 г. из города Владимира: «Сегодня получил я от его превосходительства Ивана Варфоломеевича Якоби я уведомление, что в принадлежащих к волгским селениям хуторах пойман донского войска отставной Михайловской станицы козак, который дерзнул принять на себя титул Государя Петра III» [15, № 539, л. 1].
Из дальнейшего текста видно, что самозванец, имя которого не названо, имел сообщников, которые, наоборот, обозначены достаточно подробно — жители села Вязовка Тамбовской губернии священник Иван с сыном и крестьянин Иван Маслов «с сыном же». Инкриминировавшееся им всем злодеяние, как это сформулировано в письме, было очень далеко от политики. Оказывается, поименованные сообщники забрали силой восемнадцатилетнюю Аксинью, дочь экономического крестьянина Гаврилы Прохазова и сказали ей, «что они ведут ее к Государю и чтоб она никому о том не разглашала и не противилась».
Характерная психологическая деталь — называя случившееся (и справедливо) злодеянием, Р. Ж. Воронцов слово «государь», относившееся к казаку-самозванцу, посчитал все же нужным начать с прописной буквы! Помимо нарочитого подчеркивания придворного этикета, старый мздоимец (в дворянских кругах его не зря именовали «Роман — большой карман») имел, видимо, и щекотливые резоны личного свойства. Ведь он не только прекрасно знавал подлинного Петра III. Он был еще и отцом двух дочерей, из которых одна, более им любимая Елизавета (второй была Екатерина Дашкова), являлась фавориткой покойного императора и, как поговаривали, надеялась стать его законной супругой. Не напомнил ли неудавшемуся царскому зятю эпизод в «волгских селениях» неосуществившиеся мечты двадцатилетней давности?
Это, разумеется, лишь предположение, не лишенное некоторой доли вероятия. Но бесспорно, что круг связей окружения настоящего Петра Федоровича с окружением тех, кто выдавал себя за него или в его пользу действовал и в самом деле нередко совпадал, причем самым причудливым образом. Не будем напоминать искусственные случаи такого сопряжения, когда те или иные самозванцы подчеркивали якобы существовавшие у них контакты с «сыном», великим князем Павлом Петровичем, или наделяли именами царских сановников своих «генералов». Но отметим, что в народном сознании наряду с верой в спасение императора часто всплывало имя Д. В. Волкова, к которому после переворота Екатерина II и ее ближайшее окружение относились с подозрением. И бывшему тайному секретарю приходилось не просто оправдываться, но буквально открещиваться от обвинений в близости к покойному императору. В письмах 10 и 11 июля 1762 г. к Г. Г. Орлову он называл себя лишь «добрым рабом» Петра III и заявлял, что стремился «исполнять только, что велят, а самому не умничать и не выслуживаться» [137, с. 480, 487]. Не станем осуждать Д. В. Волкова, но, думается, в последнем он был искренним. Он подтверждал то, что известно по другим источникам — общая направленность политики Петра III определялась не случайными подсказками со стороны (так думал состоявший при нем австрийский посол), а являлась следствием собственных инициатив императора, исполнителем которых и выступал Д. В. Волков. Народное сознание уловило это довольно рано.