– Ты вернулся сегодня как раз вовремя, чтобы рассказать мне перед сном сказку, – сказала она. – Расскажешь? Какой ты грязный!
Хаэмуас радостно обнял дочь, поцеловал Нубнофрет и, уже направляясь к низенькому столику, приказал подать воды, чтобы вымыть руки.
– Я не успел переодеться, – извинился он перед женой. – Не хотел терять время и задерживать тебя.
Нубнофрет не возражала.
– Пока тебя не было, у меня нашлось много дел. – И больше этой темы она не касалась. – Видел что-нибудь интересное, Хаэмуас?
В эту минуту в комнату вошел Гори, Хаэмуас подал знак подавать ужин, и началась общая беседа. Неспешный разговор о том о сем шел под аккомпанемент домашних музыкантов – они играли на арфе, на лютне и на барабане. Нубнофрет на самом деле не стремилась получить ответ на свой вопрос, и Хаэмуас был рад, что она не стала развивать эту тему. Сначала он опасался, что Гори вздумается заговорить о находке, но он был всецело поглощен оживленной беседой с сестрой. Их столики стояли рядом.
Несмотря на голод, Хаэмуас заметил, что есть он не в состоянии. Ночь сгущалась, и сквозь льняные занавеси внутрь проникал прохладный ветерок. Все мысли Хаэмуаса были поглощены свитком, который теперь, конечно, уже поджидал его на столе в кабинете. Хаэмуасу пришлось сделать над собой усилие, чтобы вникнуть в слова Нубнофрет.
– Пока тебя не было, к нам заходил твой брат Си-Монту, – говорила она, положив на стол полные руки и скрестив пальцы, унизанные кольцами, вокруг чаши с вином. – Он расстроился, что не застал тебя дома. Я угостила его пивом и медовыми лепешками, и вскоре он ушел.
Хаэмуас подавил вздох. Он знал, что она не очень-то жалует Си-Монту: он кажется ей слишком грубым, неотесанным, однако истинная причина ее недовольства крылась в том, что Си-Монту женился на простолюдинке.
– Зачем он приходил? – мягко спросил Хаэмуас. – Надеюсь, Нубнофрет, ты встретила его достойно.
Некоторое время Нубнофрет молчала. Она сняла кольца, рассматривала их, вертела в пальцах, потом снова надела. Гори подал знак, чтобы принесли еще хлеба.
– Я знаю, как себя вести, Хаэмуас, – упрекнула она его. – Твоему братцу просто хотелось выпить в твоей компании, вот и все.
Хаэмуас почувствовал, как в душе у него – редкий случай – разгорается пламя гнева.
– Да, он женился на дочери капитана-сирийца, тем самым закрыв себе путь к трону, – ровным голосом произнес он, – но брат – добрый и честный человек, которого я люблю. Мне было бы приятно провести с ним день.
– Я люблю дядю Си-Монту, – раздался тонкий голосок Шеритры, в котором звучала непривычная твердость. Она смотрела прямо в лицо матери, щеки у нее раскраснелись, ручки теребили платье на коленях. – Когда он приезжает к нам, то всегда дарит мне что-нибудь необычное, а говорит он со мной как со взрослым человеком, способным понимать серьезные вещи. Бен-Анат такая же застенчивая, как я, и она настоящая красавица! А чего стоит история их знакомства, как они полюбили друг друга и поженились против воли дедушки! Это же настоящая сказка!
– Знаешь, моя деточка, если хочешь встретить подходящего мужчину, который полюбит тебя, то придется поработать над собой! – заявила Нубнофрет, жестко и безжалостно облекая в слова верное по сути предположение о том, чем вызвано волнение дочери. – Мужчин не интересуют некрасивые женщины, какими бы умными они ни были.
Шеритра покраснела еще больше. Она тихонько вложила ладонь в руку Гори и сидела, опустив взгляд. Хаэмуас подал знак слугам, и они принялись убирать со столов.
– Пошли ко мне Бакмут, когда соберешься спать, – сказал он дочери. – Я приду к тебе, и мы поговорим. А теперь почему бы вам с Гори не прогуляться по саду?
– Спасибо, отец, – ответила она и поднялась. Не выпуская руку Гори, она повернулась к Нубнофрет. – Приношу свои извинения, мама, за то, что снова тебя расстроила, – произнесла она серьезным тоном. – Если хочешь, завтра я буду обедать у себя в комнатах, чтобы не тревожить вас и не мешать. – И они с Гори ушли, не успела Нубнофрет и рта раскрыть.
Хаэмуас жалел дочь, но вместе с тем он не мог сдержать улыбки. Шеритра была упряма и последнее слово все равно оставила за собой. Он тем не менее не преминул высказать Нубнофрет свое недовольство.
– Если ты не можешь принимать Шеритру такой, какая она есть, – холодно начал он, – я, возможно, решу, что ей следует пожить какое-то время в нашем имении в Нинсу. Ты наносишь ей серьезные душевные раны, пусть сама она в этом и не признается. В Фаюме, там, где гарем фараона, ее будут окружать женщины, обладающие большим запасом сочувствия и терпения, нежели ее родная мать. Сунеро мне предан, и его семья почтет за счастье принять Шеритру.
Нубнофрет сидела, опустив плечи.
– Прошу прощения, брат, – сказала она. – Ее поведение порой раздражает меня, и как бы я ни старалась, не могу сдержать гнев. Я хочу, чтобы она была красивой, чтобы ее общества искали… – Хлопнув ладонями по столу, она поднялась, поправляя свое желтое одеяние. – Си-Монту я не люблю за его грубость и неотесанность, но кое в чем я согласна с дочерью. История его любви к Бен-Анат задела меня за живое. И почему я никогда не могу просто признать, что правда не на моей стороне? – Она стояла в нерешительности, и Хаэмуасу показалось, что ей хочется опуститься перед ним на колени и обвить его руками. Однако жена только чуть улыбнулась, прищелкнула пальцами, подзывая служанку, которая тотчас же кинулась к ней, стряхнув с колен крошки, и гордо выплыла из комнаты.
Некоторое время Хаэмуас молча сидел, забыв о времени, не осознавая, что музыканты перестали играть и ждут, когда им разрешат идти. «Сначала я навещу Шеритру, – думал он, – и только потом примусь за свиток. Я не могу браться за серьезное и важное дело, зная, что скоро мне придется прерваться. Возможно, сейчас неплохо было бы прогуляться у фонтана, а потом разобрать почту из Дельты. Принимать ванну не стоит». Хаэмуас поднялся, и арфист тихонько покашлял. Хаэмуас вздрогнул от неожиданности, отпустил музыкантов, вышел из комнаты, намереваясь пройти через большой зал для приемов и оттуда выйти в сад. Но вместо этого ноги почему-то сами вынесли его к боковому выходу, ведущему в опочивальни кружным путем, огибающим центральные покои, а оттуда – прямо в его личные апартаменты.
Свиток одиноко покоился на гладкой блестящей поверхности стола, на безопасном расстоянии от алебастровой лампы, при свете которой Хаэмуас имел привычку читать в ночное время. Пенбу выполнил свою работу тщательно и аккуратно. По его знаку часовой на страже закрыл двери, и Хаэмуас остался наедине со своей находкой.
Скрестив на груди руки, Хаэмуас приблизился к столу, постоял минуту, обошел вокруг. При этом он ни на секунду не выпускал из виду свое хрупкое сокровище, лежащее посреди стола, завернутое в чистую белую тряпицу. Интересно, когда он станет его разворачивать, легко ли поддастся папирус или он может треснуть? Пальцы у него так и чесались, но вместе с тем Хаэмуаса охватило непонятное смущение, желание отсрочить момент, когда он наконец сядет за стол, развернет свиток и узнает, что же в нем скрывается. Стояла тихая ночь. Из соседнего сада до Хаэмуаса время от времени доносились приглушенные взрывы смеха. Там, видимо, принимали гостей. В масло, которым была заправлена стоявшая в дальнем углу большая лампа, попала какая-то примесь, и ровный луч света исказился, дрогнул, разломился надвое. Потом все успокоилось, и темноту вновь прорезал ровный конус света. «Если я буду здесь так стоять, это может продолжаться до самой зари, – с досадой подумал Хаэмуас. – Сядь же, глупец!» Но еще несколько секунд он колебался, стараясь побороть в душе страх разочарования – вдруг свиток окажется обычным светским документом – и в то же время опасаясь чего-то еще, чего-то такого, чему он не мог даже подобрать названия. Но вот Хаэмуас отодвинул стул и развернул тряпицу.