Возьмем только один год. «В 1938 г. репрессиям подверглось 1606 авторов, изъято 4966 наименований книг (10 375 706 экземпляров), более 220 тыс. плакатов».[22] Упомянули не того? Предисловие подписано – не тем? Выразили благодарность – не тому? Они уже перечеркнуты. Их больше считай что нет! Книга – на вылет! Массовые изъятия из библиотек делались большими набегами. Февраль 1937 г., отчет Ленинградского Политико-Просветительного института им. Крупской: «Проверены библиотеки в 84 районах, просмотрен фонд 5.100.000 экземпляров 2660 библиотек. Изъято 36647 книг».[23]
Мы хорошо знаем вычеркнутые имена. Исаак Бабель, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Владимир Нарбут, Борис Корнилов, Николай Олейников, Борис Пильняк, Даниил Хармс – и тысячи других звезд, больших и малых. «На фоне того, что происходит кругом, – мое исключение, моя поломанная жизнь – только мелочь и закономерность. Как когда падает огромная книга – одна песчина, увлеченная ею, – незаметна». Это Ольга Берггольц, дневник, 6 октября 1937 г.[24] Она исключалась, арестовывалась, запрещалась – ее книги выжили. Чудом не была перемолота машиной.
А если человек давно пересек границу – и просто там живет? Большое имя, не может не писать, пишет отчаянно прекрасно? Да, конечно, находится в ожидании перемен к лучшему в бывшей Российской империи? Ждет, когда можно будет вернуться? Надеется на это.
Что значит, если? Абсолютный запрет. Во всяком случае, запрет всего, что написано после 1917 г.
А что это за люди? Их много есть у нас. Иван Бунин. Гослит: «Изъять все произведения, вышедшие после 1917 года». Объяснить? «Политически инертен, но сочувствует политической платформе кадетов и принадлежит к группе наиболее враждебных нам эмигрантов».[25]
Аркадий Аверченко, Марк Алданов, Тэффи (гриф «Художественная литература. Белогвардейская»), Евгений Замятин («роман „Мы“ – злобный памфлет на Советское государство»), Алексей Ремизов («черносотенная и мистическая поэма о России», «националистические миниатюры с реакционным направлением»), Саша Черный… список длинный, как дорога в Париж.[26]
Чем прогневал цензоров Чехов? А не нужно писать письма с непристойностями и неприличностями! 500 купюр в письмах Чехова в собрании сочинений![27] За что режем Лермонтова? За юношеские стихи! «Переиздание „Собрания сочинений» может быть разрешено при условии изъятия порнографических стихотворений и пересмотра его писем».[28] Чем провинился Маяковский? Инструкция 1930 г. для библиотек: «изъять всё, написанное Маяковским для детей – как непонятное, идеологически неприемлемое и возбуждающее педагогические отрицательные эмоции». «Кем быть?» – оставить, оно – правильное. «Что такое хорошо…» – изъять! Не нужно нам прославлять «благовоспитанных мальчиков» – детей нэпманов![29]
Чудесная книга Маршака «Сказки, песни, загадки» с иллюстрациями Лебедева. Издательство «Academia», 1935 г. Запрещена! Автор редакционной статьи в «Правде» 1 марта 1936 г. под названием «О художниках-пачкунах» возмущен «…мрачным разгулом уродливой фантазии Лебедева… Вот книга, которую перелистываешь с отвращением, как патологоанатомический атлас. Здесь собраны все виды детского уродства, какие только могут родиться в воображении компрачикоса. Словно прошел по всей книге мрачный, свирепый компрачикос… А сделав свое грязное дело, с удовольствием расписался: Рисунки художника В. Лебедева».[30]
Усталость, боль на сердце охватывают, когда читаешь всё это. Кого мы еще потеряли? Какие рукописи так и не нашлись? Какие пьесы никогда не будут сыграны?
Эти вопросы можно задавать бесконечно, развертывая списки утраченного и понимая, что каждый день, каждый век – это поиск обществом «золотой середины» между свободой и контролем, что каждый день, каждый век оно пытается стряхнуть с себя крайности как болезнь общественного сознания. Тяжелыми были уроки двух последних веков. Из анекдотов в трагедии – самые короткие пути.