— Я благодарна принцу, вашему отцу, — слабым голосом пробормотала Сильвия, выходя из комнаты.
Мария опустилась в покрытое гобеленом кресло и стала смотреть на пламя. Она чувствовала себя немного виноватой в том, что так резко обратилась к Сильвии. Нужно сказать этой женщине, чтобы она не заговаривала об Альфонсо и Мессине. Нужно ей объяснить, что Мария хочет сосредоточиться на будущем, а не на печалях прошлого. Сильвия прекрасно знала, что жизнь Марии в Мессине была непрерывным циклом беременностей, рождений, смертей и скорбных погребений, и ревнивая ярость Альфонсо возрастала вместе с разочарованием, когда каждый из их четырех детей умирал от малярии, холеры или младенческой лихорадки. Он горевал о мальчике, своем наследнике; Мария горевала обо всех: Антониетте, Альфонсино, Марианне и Франческе, этих прелестных малышах, невинных и поначалу улыбавшихся, пока их крошечные личики не начинали пылать от жара и искажаться от мучений, а хрупкие тела — корчиться от лихорадки. Каждый год новое горе наслаивалось на прежнее, пока это не стало ее постоянным состоянием. К своему ужасу, она обнаружила, что привыкла к горю. Однако она так претерпелась к необходимости скрывать свои тайные мысли, что внешне выглядела безмятежной. Теперь этот замкнутый круг наконец прервался, хотя Мессина не изгладится из ее памяти, пока она не начнет жизнь с чистого листа в Неаполе. А это означало брак с молодым кузеном, которого она не видела уже шесть лет. Интересно, каким сейчас стал Карло. Он был таким беспокойным ребенком. Он то бурно веселился, музицируя вместе с придворными музыкантами своего отца, или возбужденно собирался на охоту, то впадал в уныние и умолкал, укрывшись в своем собственном мире, — словом, походил на пламя, трепещущее на ветру. Поднявшись с кресла, Мария начала в волнении расхаживать по комнате. Она бросила полено в огонь, и вспыхнувшие искры напомнили ей о предостережении Сильвии, так что она поспешно отпрянула. Ей не хотелось давать Сильвии возможность торжествовать, если та заметит прожженную дырочку у нее на платье: контроль над Сильвией давал ей ощущение контроля над собственной жизнью.
Она поискала на полках, что бы почитать. Это могло успокоить ее. Констанца хорошо подобрала свою библиотеку. Каким унылым местом стала Искья по сравнению с тем, какой была при Констанце с ее оживленным двором! Мария открыла ящики, набитые стихами и письмами. Многие были подписаны знаменитыми ныне именами: Энеа Ирпино, Микеланджело Буонаротти и Лудовик Ариосто, которого Арагонский замок вдохновил на написание великой эпической поэмы «Неистовый Роланд». Ах, если бы только Мария могла сейчас оказаться в подобной компании! И все эти письма были адресованы либо Констанце, либо Виттории Колонне, которая также жила на Искье и стала знаменитой поэтессой. Виттория была любящей женой двоюродного прадеда Марии, Ферранте Франческо д’Авалос, командира итальянской армии и победоносного генерала в исторической битве при Павии в 1525 году. А после его смерти Виттория писала сонеты, посвященные лишь ему. Мария понимала Витторию: какая это печальная радость — провести жизнь в воспоминаниях о любимом усопшем муже. Разве не было главной радостью для самой Марии умчаться в мыслях к Федериго?
Мария выбрала несколько наиболее интересных стихотворений и вернулась в свое кресло у огня, придвинув маленький столик и разложив на нем листы. Она вспомнила, какое удовольствие получала, когда сама писала. Быть может, чтение строк, созданных великолепными поэтами, вдохновит ее написать стихи в этот период временного затишья в ее жизни?
Она улыбнулась этой приятной мысли, представив себе, как пишет стихи на женской половине дворца Сан-Северо, который, вероятно, станет ее новым домом, а Карло Джезуальдо на другой половине дворца играет на лютне или цимбалах — эти занятия дополняют друг друга. Может быть, таким будет их брак. Это возможно: говорят, Карло по-прежнему одержим музыкой. Но сейчас, когда он должен стать принцем Веноза, ей, конечно, не дадут покоя, пока она не родит ему наследника. Она знала, что ее плодовитость, как они выражались, была главной причиной, по которой ее избрали в жены Карло. Второй причиной выступало желание мужчин из ее семейства, привыкших плести интриги, вступить в союз с могущественной фамилией Джезуальдо.
Мысль о браке с Карло вызвала у Марии сардоническую улыбку, так как она все еще считала его странным ребенком. Теперь, когда он уже мужчина, найдет ли она его приятным? Неизвестно.
Она молилась, чтобы ей больше не пришлось притворяться, как с Альфонсо. Достаточно, если Карло окажется просто привлекательным мужчиной, ибо Федериго мастерски обучил ее, как дарить удовольствие другому и получать его самой. Она вообразила, как Карло склонился над своей лютней, нежно пощипывая струны своими необыкновенно длинными пальцами, увлеченный, словно он занимался любовью с музыкальным инструментом, и ее улыбка смягчилась. По крайней мере Карло молод, и рядом с ней в постели опять будет прекрасное юное тело, а не стареющее, со слабым кисловатым душком, как у Альфонсо.