— Да, я заметил ее. Очень мрачное место.
— Это так. Когда-то она была частью замка, который разрушался на протяжении столетий. Я не могу смотреть на эту башню, не думая о моей бедной красивой бабушке, заточенной в этом сыром, унылом месте. Наверно, зимой там было очень холодно. Она провела там много месяцев.
А в Неаполе никто не знал, что случилось с ней и с детьми. Они таинственным образом исчезли. Однажды ночью туда явились приспешники кардинала; они задушили Джованну, ее детей и служанку. Тела тайно захоронили где-то в лесу за башней. Их кости все еще там. Порой я думаю о том, не наткнется ли кто-нибудь на них однажды. — Он повернулся к дочери, подняв брови, и мягко предостерег ее: — Итак, Козима, тебе снова напомнили о том, что бывает с теми, кто хочет поставить любовь превыше всего.
— Да, мне напоминают об этом в сотый раз. И я в сотый раз отвечу, что эти обстоятельства не имеют ко мне отношения, — брюзгливо ответила она.
Фабрицио встретился взглядом с Марией.
— Что случилось с кардиналом? — спросил он.
— Убийства не были раскрыты официально, хотя в моей семье известно о судьбе Джованны. Карьера кардинала быстро шла в гору. Он закончил ее советником папы римского — уж не помню, которого, ведь это случилось шестьдесят лет назад. Мой отец вырос и женился на дочери самой знаменитой женщины своего времени, герцогине Констанце д’Авалос. Это моя вторая бабушка, и ее жизнь очень сильно отличается от жизни бедной Джованны. Я должен рассказать вам ее историю как-нибудь в другой раз.
— Я с удовольствием послушаю, — ответил Фабрицио, который очень хорошо знал ее от Марии.
— Она-то делала все что хотела, — проворчала Козима.
— Она делала все что хотела, потому что ей было тридцать лет, а тебе всего шестнадцать, — отрезала Челестина. — И она не была так глупа, чтобы захотеть выйти за простого учителя. И не так глупа, как Джованна, — заключила она с ударением.
— Джованна не была глупа, — настаивала Козима. — Ей не повезло, что у нее был такой скверный брат. — Она взглянула на Фабрицио и, покраснев, спросила: — Вы считаете, что она была глупой, Фабрицио?
— Я считаю, что она, наверно, была слишком благородна для этого мира, — ответил он.
— Слишком католичка, чтобы это пошло ей на пользу, — фыркнула Антония.
— А каково ваше мнение о ней, Мария? — поинтересовался Лоренцо.
— Как женщина я могу ее понять. Почему она должна была жить, как хотелось ее брату, чтобы способствовать его продвижению по служебной лестнице? А как же ее собственная жизнь? У нее были свои понятия о чести, и она руководствовалась ими. Она была необычайно храброй — не менее храброй, чем Констанца, но по-своему. Глупо ее судить. — Взглянув на Козиму, она продолжала: — Это не значит, Козима, что ты должна выйти за своего учителя. Твой отец очень тебя любит. Он не вынесет, если ты будешь вести убогое существование, без роскоши и привилегий, к которым привыкла. А это означает, что он был бы вынужден обеспечивать твоего мужа. Со временем ты бы начала питать презрение к мужчине, которого содержит твой отец, а ничто так не убивает любовь, как презрение.
— А ведь это главное, Козима, — воскликнул Лоренцо. — Почему же ни я, ни твоя мать не подумали объяснить тебе это? Вы стали мудрой, Мария.
— Не во всем, уверяю вас, — засмеялась она.
— Вы говорите на основании собственного опыта? — спросила Челестина. — Наверно, с таким мужем, как принц Веноза, не так уж легко. Вы начали питать к нему презрение?