На этот раз он больно ударил ее по лицу.
— Ты ревнивая дура. Как тебе могло прийти в голову, что эта избалованная истеричная девственница могла меня привлечь? — Он толкнул Марию на кровать, схватил за запястья и уселся на нее верхом, чтобы она перестала на него кидаться. — Успокойся. Послушай меня, или я сделаю тебе больно. Ты слушаешь?
Она плюнула ему в лицо.
Он поморщился и закрыл глаза, глубоко дыша, чтобы справиться со своим гневом.
— Теперь ты любишь меня так же, как я люблю тебя, не правда ли, Мария? Теперь-то ты, наконец, поймешь, что я выстрадал за эти годы. Когда я увидел, с какой нежностью ты смотришь на Карло, — в эту минуту мне хотелось заползти в канаву и умереть.
Он приблизил к Марии лицо, желая поцеловать ее.
— Я бы на твоем месте не стала меня целовать, — прошипела она. — Единственное мое желание — разодрать тебе губы своими зубами.
Он сжал ее запястья так, что она вскрикнула от боли.
— Мне ясно, что ты не слышала мой разговор с этой глупой девчонкой. Ты же не слышала, не так ли?
— Нет, — прорыдала Мария. По щекам ее текли слезы.
— Она настигла меня в коридоре, хихикая и играя моими пуговицами, и принялась щебетать о том, что в кругу Пикколомини нет таких кавалеров, как я. Я сказал ей, что, хотя она и очаровательна — ты же понимаешь, что простая вежливость велела мне так сказать, — я женатый человек, у меня пять детей, а сердце мое принадлежит единственной женщине, и ни одна другая не может меня заинтересовать, будь это хоть сама Венера. У нее был такой несчастный вид, что мне стало ее жаль. Я заверил ее, что в один прекрасный день она тоже найдет такую любовь. Она снова принялась щебетать и попыталась взять меня за руку. Я отстранил ее, а затем приложил свои пальцы к ее губам, чтобы она замолчала, потому что она никак не хотела уняться. Я боялся, что эта сцена закончится истерикой. Мне хотелось уйти от нее, поэтому я поцеловал ей руку и поклонился, как того требует простая учтивость. — Он молча посмотрел на Марию. — Я могу теперь тебя отпустить? Или ты снова станешь царапаться?
— Скажи мне, что не хочешь ее.
— Я не хочу ее, — решительно ответил он.
— Я не верю тебе, — ворчливым тоном произнесла она.
— А чему же ты веришь? Что я собираюсь отказаться от нашей любви ради глупой девчонки, которая к тому же некрасива?
— Я верю, что тебе здесь скучно, и ты ищешь развлечений. Я верю, что тебе здесь нечем занять свой ум.
— Может быть, это тебе скучно, Мария. Может, тебе не хватает ежедневно меняющихся настроений Карло, его внезапных переходов от непредсказуемых приступов меланхолии к веселью; волнения от того, что никогда не знаешь, что он выкинет в следующую минуту, ощущения опасности и угрозы в его присутствии? Возможно, ты пристрастилась к подобному образу жизни. Быть может, я для тебя слишком мягкий, со слишком ровным характером. Возможно, это ты находишь меня скучным. Вместо того чтобы просто спросить меня, почему я дотронулся до губ той девушки, и, выслушав мой ответ, взвесить его, ты устроила ненужную сцену, которая, должен сказать, так мне неприятна, что я не могу это выразить. — Он отпустил Марию и сел на кровати, поникнув головой и растерянно перебирая свои волосы.
Мария села рядом с ним. Он не смотрел на нее. Кровь от царапин запеклась у него на щеке, оставила пятна на куртке. Она не смела до него дотронуться. Она его оскорбила, и это вдруг ее испугало.
— Мне пришло в голову, что ты устроила эту сцену, потому что жаждешь другого рода страсти, — продолжал он. — Конфликта и неуверенности. Страха и сомнения. Возможно, насилия. — Он глубоко вздохнул и, повернувшись к Марии, взглянул на нее. — Я больше никогда не ударю тебя, Мария, как бы ты меня ни разозлила. Клянусь. В моей натуре есть склонность к насилию, к ужасному насилию, которое уместно на войне, но не подходит для обращения с женщиной, которую я люблю.
Он встал и начал расхаживать по комнате.
— Ты знаешь, я избил свою жену. После тех первых ночей с тобой я ее всерьез возненавидел. Когда я вернулся в Андрию, она показалась мне в десять раз грубее, уродливее и глупее. Когда она сказала, что от меня пахнет шлюхой, я так ее ударил, что она пролетела через всю комнату. Я поднял ее и снова ударил. Она вынесла это молча. Ни слова. Ни звука. Она опустилась на колени и принялась беззвучно молиться Богу с ханжеским выражением лица, которое вывело бы из себя всех ее бескровных небесных ангелов. Я ударил еще раз. Мне хотелось забить ее насмерть. Схватив за горло, я сказал ей, что был с женщиной, которую люблю много лет и которой она недостойна целовать ноги, и заставил пообещать, что она никогда, никогда больше не станет обсуждать мою личную жизнь. На следующий день все лицо и шея у нее были в синяках, под глазом отек. Вот каков твой мягкий Фабрицио, Мария.