Он приложил руку к щеке и посмотрел на окровавленные пальцы.
— Запри за мной дверь. Я хочу быть уверенным, что ты в безопасности. Сегодня ночью я не могу быть с тобой. — С этими словами он вышел, а Мария в оцепенении осталась сидеть на кровати с белым как мел лицом.
Ее охватило отчаяние. Она его потеряла. Антония была права: нелепая ревность унизила ее в глазах Фабрицио. Даже Лаура, простая служанка, предостерегла, чтобы она не показывалась ему в таком состоянии. А теперь он считает, что она одержима пагубной страстью, что она нарочно устроила сцену, чтобы разрушить их счастье. Может быть, это правда? Не усвоила ли она от Карло склонность к насилию? Ведь она сознательно переняла у мужа некоторые повадки — например, умение отделываться от нудных людей. Может быть, ей также передалась извращенность Карло? И ей теперь тоже нужна порция боли, чтобы получить удовольствие? Нет, нет, это не так. Она не извращенка. Она боится, боится потерять Фабрицио, как потеряла всех, кого так нежно любила.
Хотя она всю ночь не спала и терзалась этими мыслями, к утру гордость и достоинство вернулись к ней. Если он действительно еще ее любит, пусть страдает, как страдала она. И она не пошла к нему в этот последний день.
Чтобы себя занять, Мария отправилась на пляж, с Эммануэле и Сильвией. Ей была дарована минута чистой радости, когда Эммануэле вдруг запечатлел влажный поцелуй на кончике ее носа. Но хотя она и любовалась, как сын кувыркается на песке, гнетущая тревога все время возвращала ее мысли к Фабрицио.
В ту ночь он пришел к ней. Она молилась, чтобы он пришел. И не погасила свечи, чтобы увидеть его лицо, когда он войдет. И она увидела именно то, что жаждала увидеть. Страх. Страх, что он ее потерял.
Глава 13
Тайные свидания в заброшенном дворце
ерцог Андрия сидел в большом мрачном кабинете Хуана де Сунига, назначенного испанцами вице-короля Неаполя. Фабрицио в то утро вызвали в Кастель Капуано для обсуждения срочного дела. Он размышлял, что его ожидает — выговор или приглашение участвовать в какой-нибудь интриге. Скорее всего, это просто демонстрация власти, не имеющая никакой цели: со времен безжалостного вице-короля Педро де Толедо, который чуть ли не силком перетащил феодальную аристократию в город, где ее легче достать испанским властям, вице-короли любили напоминать неаполитанской знати, что тут командует Испания.
Очевидно, дело, по которому его вызвали, было важным, поскольку Хуан де Сунига, темный силуэт которого четко вырисовывался при свете окна у него за спиной, несколько минут сидел, положив большую голову на согнутую руку. За окном бушевала гроза, и Фабрицио увидел, как молния вспыхнула на небе. Порыв ветра разметал бумаги на столе. Де Сунига, крупный мужчина с окладистой бородой, тяжело поднялся и закрыл окно. Потом обошел свой письменный стол и, присев на краешек, начал вращать большой глобус, на котором пространные владения Испании были обозначены зеленым цветом. Фабрицио ждал. Несомненно, молчание вице-короля имело целью запугать его, но он ощущал лишь нетерпение. Какие тяжеловесные манеры у этого человека! А глаза хитрые.
— Дело, которое я должен с вами обсудить, деликатного свойства, — начал вице-король, задумчиво рассматривая глобус, который продолжал вертеть. — Я получил распоряжение сверху, так что прошу не считать то, что скажу, моим личным суждением о вас.
Фабрицио приподнял брови; он научился читать мысли этого человека. Сейчас вице-король, вероятно, имел в виду, что это дело, какого бы свойства оно ни было, вопреки его заявлению задумано им самим, а не теми, кто над ним, и что этот хитрый политик не потерпит никаких возражений.
— Из самых высших инстанций, — подчеркнул Хуан де Сунига, внезапно посмотрев прямо в глаза Фабрицио.
Фабрицио почувствовал себя неуютно: а что, если это дело действительно обсуждалось в высших эшелонах власти? Сверкнула молния, последовал оглушительный удар грома, и Хуан де Сунига вернулся в свое кресло. Усевшись за стол, он с властным видом сложил перед собой руки. Пора было переходить к делу. Он откашлялся.
— Дон Фабрицио, ваша любовная связь недавно привлекла внимание Ватикана. Она нанесла тяжелую рану тому, кто всем нам особенно дорог, так что он вынужден был обратиться к его испанскому величеству. Они вместе приняли решение.