Лаура проводила Беатриче в классную комнату монастыря и оставила ее там дожидаться сестру Сперанцу. Сегодня был урок латыни. Беатриче терпеть не могла заниматься механической зубрежкой! Ее манила запретная область замка. Хорошо бы провести часок одной, без монахинь и слуг, везде сующих свой нос.
Она выскользнула из комнаты, ни с кем не встретившись, и, прокравшись вниз по лестнице, вышла на солнышко. Девочка увидела узкую петлявшую тропинку, по которой еще не ходила, и свернула на нее, направляясь под гору. Все, что ей нужно было делать, — это следовать за запахом.
На что похожа смерть? Человеческая смерть. Скоро она узнает. Мама целовала ее маленьких сестричек и братика в гробу, а Беатриче не позволили их увидеть. Единственная смерть, при которой она присутствовала, — это смерть птицы, Арлекино — попугая ара, говорящего хриплым голосом, которого подарил папа Альфонсо в день ее именин, когда Беатриче было пять лет. Альфонсо настаивал, чтобы попугая держали в клетке. Арлекино принес ей столько радости в дни, проведенные в Мессине. Каждый день она часами учила его говорить, и он был очень способный. «Битриче, открой клетку», — говорил он скрипучим голосом, подпрыгивая на жердочке, когда слышал удаляющиеся шаги папы Альфонсо: это означало, что Беатриче его выпустит. «Папа толстеет», — замечал он, сидя у нее на плече. Как раз перед девятым днем рождения Беатриче он подошел к ней, переваливаясь, когда она сидела, читая книгу, и сделал безуспешную попытку взлететь девочке на плечо. Она подняла его с пола и пощекотала головку — он это любил. «Продолжай», — обычно просил он. Но в тот день попугай взглянул на нее, тихонько вздохнул и замер. Беатриче положила его на кровать и весь день лежала рядом, поглаживая яркие перышки и чувствуя, как он холодеет и застывает. Ей было очень грустно. Он выглядел как обычно, но его больше не было. Она не видела, как его душа покидает тело, но знала, что он куда-то улетел. Милый Арлекино. Она ужасно по нему скучала.
Тропинка кончилась узким лестничным маршем. Спускаясь по ступеням, Беатриче вынула носовой платок и прижала к носу. Она очутилась на широкой террасе, откуда открывался вид на часть острова: пляж с бледно-желтым песком, леса за ним, а дальше — гора Эпомео, зеленый гребень которой проходил через центр острова. Солнечный пляж манил девочку. Нет, она осуществит свой план, а на пляж сходит в другой раз — пожалуй, в качестве награды.
Слева от Беатриче было каменное здание без всяких украшений, с узким входом. Она приблизилась к нему и, поколебавшись всего минуту, ступила в темноту. И сразу же выскочила обратно. Зловоние было невыносимым. Размахивая перед лицом платком, она решила, что будет очень храброй. Она понятия не имела, что именно ожидает увидеть, — быть может, мертвых монахинь в рясах, лежащих в открытых гробах, которые стоят рядами.
Но в тот краткий миг она заметила крошечный вестибюль, где было только деревянное распятие и винтовая лестница, уходившая вниз, в темноту. Сможет ли она увидеть то, что находится внизу? Предвидя, что запах там станет намного сильнее, она вдохнула воздух, повторяя про себя: «Я не поверну назад. Я спущусь вниз. Я Беатриче Карафа и ничего не боюсь».
Она вошла внутрь и начала спускаться по крутой винтовой лестнице, держась рукой за холодную каменную стену, чтобы не упасть. На полпути она остановилась, испытывая дурноту от кошмарного зловония и прижимая платок ко рту и носу. Спустившись еще на шесть ступенек, она увидела впереди слабый свет. Втайне девочка надеялась, что там будет темно, и она сможет повернуть назад. «Я не поверну назад. Я продолжу спускаться». Она сошла еще на пять ступенек и оказалась в тесной комнате, тускло освещенной свечой. Здесь она заколебалась, заметив две свечи в подсвечниках и два распятия, помещенные по обе стороны от входа в другую комнату. В тишине раздался гулкий, жутковатый звук — где-то упала капля.
Задыхаясь в зловонном воздухе, Беатриче всмотрелась в следующую комнату. Вход как бы обрамлял свечу, горевшую там. Пламя было совершенно неподвижно. Что-то в этой неестественной неподвижности пламени и нездоровом сероватом свете подсказывало природу того, что находится в той комнате. Снова упала капля, и эхо на этот раз было громче.
Беатриче вошла в комнату. При виде картины, открывшейся перед ней, она от ужаса впала в транс. Девочка отчаянно стремилась убежать, но почему-то не могла и, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища, не сознавала, что по ее дрожащим ногам течет моча. На каменных тронах восседали гниющие трупы монахинь, находящиеся на разных стадиях распада. Склизкие серые клочья плоти, разлагавшейся на скелетах, кишели червями, так что казалось, будто эти кошмарные фигуры шевелятся. Обрывки черной сгнившей ткани почти что срослись с мерзкой плотью. Под вимплами[1], которые все еще были у монахинь на головах, виднелись полуистлевшие лица. У одной из них осталось только одно липкое глазное яблоко. Снова где-то капнуло. Беатриче, в полубессознательном состоянии от беспредельного ужаса, все же заметила, что под троны без сиденья были помещены урны, в которые капала трупная жидкость. При виде этого последнего кошмара Беатриче почувствовала, что задыхается. Ей удалось на подгибающихся ногах добраться до выхода, и, пройдя через соседнюю комнату, она рухнула у подножия каменной лестницы.
1
Вимпл состоит из двух платов ткани, один из которых подвязывается под подбородком, закрывая драпировками шею и грудь и закрепляя его края на затылке, а второй набрасывается поверх.
Примерно с середины XIII века вимпл носили практически все замужние женщины в Западной Европе, а особенно вдовы и монахини. Подобный головной убор до сих пор встречается у римско-католических монахинь некоторых орденов.