Рейберн поставил под договором свою подпись и протянул перо ей. Виктория смотрела на строки, растянувшиеся на бумаге. Когда она поставит свою подпись, пути назад уже не будет. Она подумала о прикосновении губ к губам, тела к телу... и о позоре, от которого она своим безрассудством спасет семью. Она сжала губы и быстро, чтобы не передумать, поставила под его подписью свою. Сердце билось у нее в ушах, когда она передала перо Фейну, который тоже поставил свою подпись.
– Дело сделано! – сказал Рейберн, взял бумагу и театральным жестом передал Виктории. – Фейн, проводите леди Викторию в ее комнату. – Рейберн оглядел ее с ног до головы, и от этого взгляда по спине у нее пробежала дрожь. – Вид у вас как у полуутонувшего котенка. Надеюсь увидеть вас за ужином, миледи, и в лучшей форме. А пока – всего хорошего.
С этими словами он повернулся к ней спиной, явно торжествуя победу, и Виктория подумала, не пожалеет ли о своем решении.
Следуя за слугой по темным коридорам, Виктория чувствовала, что в комнате, которую она только что покинула, было больше таинственного, чем во всем остальном гниющем доме.
Дверь со скрипом закрылась за Фейном, и Виктория окинула взглядом спальню. Ее сундук стоял посреди комнаты, но ни Дайер, ни ее чемодана видно не было.
Эту комнату не зря назвали «комнатой единорога». Старинный ковер с изображением стройных дам и скачущих единорогов занимал одну из стен от плиточного пола до тонущего в полумраке потолка. Виктория чуть ли не с тоской подумала о неоклассическом стиле Рашворта, о комнатах, похожих на шкатулки с драгоценностями, обитых дамаском, с широкими окнами. Комнаты, которые, как ей всегда казалось, держали ее в заточении, теперь представлялись воплощением простора и изящества.
Комната была темной и просторной, с одной-единственной дверью, пробитой в стене из серого известняка, и одним-единственным узким окном, а самые новые предметы обстановки стояли здесь со времен «короля-солнца». Незажженная масляная лампа на ночном столике была единственной уступкой современности.
Интересно, подумала Виктория, какое поколение управляющих Рейберна заказало синие перья для полога, и кто из женщин Рейберна вышил цветы и мифических животных на занавесях у кровати и на покрывале? Комната выглядела такой же мрачно таинственной, как и ее хозяин. Виктории стало ужасно одиноко.
Что задержало Дайер?
Время обеда еще не наступило. Ей нужно просто подождать, не важно, что она одета в неуклюжее дорожное платье и что потолки в комнате тонут в полумраке. У нее есть по крайней мере масляная лампа. Если бы ее оставили со свечой или, не дай Бог, со светильней с фитилем из ситника или с факелом, то до появления камеристки нервы у нее наверняка сдали бы.
Виктория подошла к дымному огню, мерцающему в камине, стянула с себя замшевые перчатки и протянула руки к ленивому пламени. Когда окоченевшие пальцы согрелись, она снова принялась рассматривать комнату. Она очень напоминала герцога. Холодная. Неприветливая. Странно красивая.
Никогда в жизни у нее не бывало таких тревожных встреч. Она чувствовала себя так, словно вальсирует на зыбучем песке, но каким-то непостижимым образом не тонет в нем. Хорошо, что она не стала льстить ему, как намеревалась вначале. Герцог не хотел никакого раболепия: он жаждал вызова. И получил его, подумала Виктория, вновь ощутив раздражение.
Виктория вздохнула. Гнев ее умер, едва родившись. Она сделала выбор, и неделя в обществе герцога по-прежнему казалась ей скорее возбуждающей, чем омерзительной. Очень скоро она снова окажется в объятиях мужчины, который, по слухам, умеет ублажить женщину. При мысли об этом она слегка вздрогнула. Если эти слухи окажутся правдой... Но как же другие? Он, конечно, человек странный, говорят, что у него наследственное слабоумие, а также физические дефекты. Все это казалось Виктории слишком гротескным и мрачным.
Жаль, что они не встретились раньше, в те дни, когда он был завсегдатаем лондонских гостиных. Их пути ни разу не пересеклись. Он дружил с ее братом, а она упорно держалась за собственный, более консервативный, круг. Но пока Виктория не заметила в герцоге ничего зловещего. Он отличался врожденной надменностью и склонностью к меланхолии. Интересно, вдруг подумала она, улыбается ли он когда-нибудь, и попыталась себе представить, как его лоб светлеет, а в изменчивых ореховых глазах вспыхивает радость.
Ее мысли перешли с герцога на его поместье. Если оно было одним из разрушающихся замков, так часто встречающихся в светских романах, за огромным ковром непременно должна быть потайная дверь, ведущая в древние глубины этой мрачной крепости по лабиринту мрачных коридоров. Некоторое время она стояла и смотрела на стену, уговаривая себя не быть смешной, но ей все больше становилось не по себе, и она решила проверить. Виктория прошла по комнате, стуча каблуками. Она смотрела на ковер, пытаясь убедить себя в том, что там ничего нет. Бесполезно.
Вздохнув, она подняла ковер с одной стороны и увидела серый камень. Подняла с другой – опять ничего. Никаких очертаний двери, никаких подозрительно глубоких трещин, никаких ниш в стене. Чувствуя наполовину разочарование, наполовину облегчение, она отвернулась.
Мокрое платье, о котором Виктория забыла в присутствии герцога, причиняло все больше неудобств. Куда девалась Дайер? Она дернула за шнур звонка у кровати, надеясь вызвать горничную или другую служанку, которая помогла бы ей раздеться.
Виктория положила договор на ночной столик и в ожидании устроилась у окна на каменной скамье, обитой чем-то мягким. Даже при слабом свете камина из-за отражений на оконном стекле трудно было рассмотреть темный двор. Виктория различала лишь длинную подъездную аллею, которая кончалась у домика привратника, далекое пятно деревни и двигавшуюся по аллее карету.
У Виктории возникло ощущение, что это как-то связано с ней и не сулит ничего хорошего. Карета выехала из ворот и направилась в сторону Лидса.
Это было бы слишком хорошо – надеяться, что в карете сидит герцог, который, нарушив свою часть договора, отдал ей победу. Она ничего не знала об этом человеке, но Рейберн явно не относился к любителям пустых угроз. Уж если он заключил сделку, то выжмет из нее все, что возможно. При мысли об этом Виктория положила руку на живот, ощутив пьянящий порыв, как это было, когда она балансировала на краю парапета и ее едва не сдувало ветром или когда скакала галопом по полям. Она продолжала смотреть вслед карете.
В дверь тихонько постучали. Виктория отвернулась от окна.
– Войдите, – сказала она.
Она ждала Дайер и удивилась, когда в комнату вошла молодая хорошенькая брюнетка – горничная. Девушка, волнуясь, присела в реверансе.
– Вы звонили, миледи?
– Да, как вас зовут?
– Энни, миледи.
– Энни. Что случилось с моей камеристкой? Девушка снова сделала реверанс и судорожно сглотнула.
– Я думала, миледи знает...– Что именно? – нетерпеливо бросила Виктория. Мгновение Энни колебалась, а потом с явным усилием произнесла:
– Камеристка миледи только что уехала по приказанию его светлости. Она будет ждать вас в Лидсе.
Карета! Ах, какой своевольный, властный негодяй! Виктория повернулась и сердито посмотрела на свое отражение в окне со средником – за пределами комнаты в сумерках дождливого вечера дорога простиралась пустая и длинная.
Сверкнула молния, грянул гром. Сколько мелодраматизма! Викторию это позабавило, и возмущение, которое грозило охватить ее, снова превратилось в медленное кипение. Она повернулась к горничной и вскинула бровь:
– Понятно. И кто же будет мне прислуживать?
– Я, миледи, – пропищала Энни.