Я поднялся.
– Ладно. Что же делать, возьму отпуск. Оплачиваемый.
– Да, Джерри. Оплачиваемый. И не обижайся.
– Да я не обижаюсь. Только перед тем, как вы объявите, что я ухожу в отпуск, мне нужно закончить кое-что по мелочи. С твоего разрешения.
– Ну конечно, конечно.
И я оставил его одного. В сторону Лиз я даже и не посмотрел уходя, да и стаккато ее пишущей машинки не прерывалось ни на секунду. Оно сопровождало меня и тогда, когда я закрывал за собой дверь конторы.
Прежде чем уехать, я молча посидел две минуты в машине. Там, в кабинете Э.Д., я разыгрывал из себя супермена, но теперь во мне не осталось ни капли энергии. Чувствовал я себя отвратительно. Худо, что Э.Д, видел ее во сне мертвой. Я-то вообще никаких снов не видел… И видеть не хотел. Меня страшило, что они могут явиться ко мне во сне вдвоем. Винс и Лоррейн. И что после этого мне уже не проснуться. Совсем. Никогда.
Утром, за завтраком, Ирена подробно рассказала мне о множестве вопросов, которые задавал ей «этот человек». И сразу мне вспомнился большой палец Пола Хейссена, прощупывающий сверху и с боков коричневый пакет с, деньгами. А в ушах тут же раздался глухой шум, с каким упал Винс после моих выстрелов. И вставала перед глазами яма, такая тесная, – Лоррейн еле-еле вместилась в нее, да и то боком. Она, впрочем, всегда любила спать на боку, но ведь не принято хоронить людей в такой позе, в какой они предпочитали спать при жизни. В «порше», должно быть, оставалось немного воздуха. Тогда он мог под водой перевернуться и стать на колеса. А если так, то Винс, очень возможно, отдыхает сидя. Там, глубоко под водой.
…Я встряхнулся, как мокрый пес, включил зажигание и поехал на стройку.
Когда они появились, я уже почти закончил давать указания Реду Олину. Они отвели меня в сторонку. Их было двое. У них был прокатный лимузин, красно-белый, мощный, с хвостом, как у космической ракеты. Они выглядели как два бейсболиста после окончания сезона. Одеты они были чисто и весьма прилично, и отчетливей всего в них проглядывала та смесь надменности и показной вежливости, которой и ожидаешь от игроков-янки как на игровом поле, так и вне его. Высокий шатен, состоявший почти исключительно из могучих плеч, назвался: Барнсток. Второй, Квеллан, темноволосый, стройный и гибкий, как хлыст, рост – шесть футов три дюйма, с грубыми костлявыми руками, казался его противоположностью. Пожалуй, руки у него потели.
Я попросил показать их удостоверения. Квеллан показал свое. Я сказал, что никогда не слышал о таком агентстве.
– Мы не заинтересованы в рекламе, – сказал Барнсток.
Я попросил пятнадцать минут, после чего на весь день буду к их услугам. Они ждали.
Барнсток сел ко мне в машину. Я следовал за их ракетой. Мы припарковали обе машины на стоянке возле отеля «Верной». Затем дружно констатировали, что денек выдался жаркий и похоже, что лето будет теплым, да это и нормально для здешних мест.
Их номер был на восьмом этаже. Мы сели в гостиной. Барнсток достал магнитофон, поставил пленку и пристроил микрофон посреди стола. Я сидел на диване рядом с Квелланом, который с раскрытым блокнотом на коленях готовился стенографировать. В руке у него был толстый, зеленый снаружи карандаш. Барнсток сидел на стуле с той стороны стола, прямо напротив меня.
– Мистер Джеймсон, – начал разговор Квеллан, – это не будет официальным допросом. Разговор может оказаться достаточно долгим. Магнитофонная запись надежнее, чем память или протокол на бумаге. Вы не будете против, если мы зафиксируем ваши ответы таким образом?
– Никаких возражений.
Квеллан кивнул Барнстоку. Тот включил аппарат, медленно досчитал до десяти, затем прослушал свой голос, стер записанное, снова нажал кнопку записи. Он сказал в микрофон:
– Понедельник, девятнадцатое мая, одиннадцать часов двадцать минут. Допрос по делу Винсента Биская проводят Квеллан и Барнсток.
Квеллан сказал:
– Мистер Джеймсон, опишите своими словами вашу первую встречу с мистером Бискаем. Как можно подробнее. Если понадобятся уточнения, мы прервем вас и зададим соответствующий вопрос.
Вот она где была, основательность! Они прошли со мной заново мое прошлое, начиная с того дня, как я отрапортовал Винсу о прибытии в часть, и до минуты, когда в калькуттском аэропорту я помахал ему на прощание в иллюминатор самолета. Их вопросы отличались вежливостью и непреклонной точностью. Под непрерывным давлением я одно за другим выкладывал имена и события, которые считал навеки забытыми. Ровно в час дня был сделан перерыв, чтобы подкрепиться. Я выкурил последнюю свою сигарету, и Барнсток заказал по телефону две новые пачки, которые были доставлены вместе с сандвичами и кофе. Дуновение прохлады, жужжание кондиционера превращали номер в некий замкнутый мирок.
На время получасовой паузы магнитофон был остановлен, и мы беседовали о бейсболе и рыбалке. Я был очень спокоен. В обоих не было ничего опасного, а в том отрезке времени, который они исследовали, мне нечего было скрывать. Их профессиональная любознательность во всем, что касалось Винса, была ненасытна. Она простиралась вплоть до малейших привычек, вкусов, вплоть до воспоминаний детства: делился он ими со мной или нет?