Но, как бы там ни было, неожиданно для себя, не успев ни о чем подумать, Мэри наклонила голову и приникла губами к его руке — прямо в том месте, где отчетливо бился пульс.
— Ты был хорошим, добрым и смелым. Ты был самым прекрасным! И где-то глубоко внутри тебя этот человек еще существует.
Ее искреннее волнение мгновенно передалось ему. Патрик хрипло ахнул, как будто пораженный болью, — слишком сильной, чтобы ее можно было терпеть.
А в следующий момент он уже держал ее в объятиях, изо всех сил прижимая к себе. Мэри ощущала его губы на своих губах, и состояние Патрика вовсе не было для нее загадкой. Она была уже не девочкой, а зрелой женщиной, прекрасно знавшей, что бывает, когда мужчина испытывает прилив страсти.
Его поцелуй горел огнем отчаяния, он был вырван у него против воли, и все-таки Мэри было ясно, что Патрик умирает от желания испытать на себе целебную силу женских прикосновений! Это было видно по тому, как жадно его губы встречались с ее губами, как горячо откликалось его тело; по тому, как его рука постепенно скользила вниз по спине Мэри, как он все теснее прижимал ее к себе.
Только в глазах Патрика она ничего не могла прочесть: их он закрыл, и Мэри тут же последовала его примеру — хотя и совсем по другой причине.
Как быстро они поспешили вернуться в прошлое! Ко все сметающей, бурной тоске желания, к огненной страсти, к лирической сладости любви… Мэри с изумлением почувствовала, что ее чувства совсем не стали менее пылкими, несмотря на то что они не видели друг друга целую вечность. Ей казалось, что она переходит словно бы в другое измерение, в котором не было старых обид и разочарований, которое манило ее за собой, обещая новые начала и совсем другие завершения…
Объятия Патрика напрочь лишили Мэри железной решимости противостоять ему, ненавидеть его. Она медленно опустилась на постель, потянув его за собой, в то время как губы их оставались слитыми в поцелуе. Закинув одну руку ему за шею, она позволила второй скользнуть под рубашку Патрика и коснуться его восхитительной, мускулистой груди.
Она нашла его сердце и прижала свою ладонь к этому месту. О, как бы ей хотелось так же просто овладеть его любовью! Она гладила гладкую кожу на ребрах, изгиб, обозначающий переход к талии, а потом, движимая бездумной, жадной страстью, опустила руку еще ниже — туда, где под грубой тканью джинсов безошибочно угадывалась выпуклость…
Ей не следовало этого делать! Во всяком случае, если она хотела продлить головокружительное удовольствие. Если жаждала большего, чем простое прикосновение, того, о чем тайно мечтала все эти годы…
— Черт бы тебя побрал! — взорвался Патрик, вскакивая на ноги, и в его голосе не было ни намека на ласку.
Мэри смотрела на него изумленными, все еще затуманенными страстью глазами.
— Патрик, пожалуйста! — чуть ли не взмолилась она.
Его взгляд прошелся по всему ее телу — от нежного изгиба шеи и выпуклостей грудей до слегка раздвинутых ног. И Мэри показалось, что этот взгляд был полон презрения.
— Пожалуйста — что? — спросил он с угрозой в голосе.
Ей в голову тут же пришли тысячи вариантов ответа: «Пожалуйста, не злись на меня!», «Пожалуйста, не покидай меня», «Пожалуйста, люби меня, хотя бы чуть-чуть, хотя бы только этой ночью!»
В девятнадцать лет она, не задумываясь, выбрала бы любой из них и потихоньку страдала бы, после того как он отверг бы их все. В свои тридцать, слава господу, она была уже гораздо меньше расположена предлагать себя в качестве жертвы на алтарь любого мужчины. Собрав остатки гордости, Мэри протянула руку и навела хотя бы видимость порядка в своей одежде.
— Пожалуйста, уходи! — сказала она, находя горькое утешение в мысли о том, что на этот раз сама прогоняет его. — И, пожалуйста, больше не являйся сюда без приглашения…
Что-то должно измениться! Так он подумал прошлой ночью, когда, пошатываясь, вышел из ее комнаты и привалился к стене рядом с дверью. Сердце его колотилось как у породистого скакуна, только что преодолевшего дистанцию стипль-чеза… Он возвращался к этой мысли несколько раз за те четыре-пять часов, которые отделяют полночь от рассвета, когда этот хитрый обманщик, сон, таящийся рядом, только и ждал того, чтобы увлечь его в страну эротических мечтаний, в которой царствовала она. И новый день не принес облегчения. Что-то должно измениться! — думал он, спускаясь к завтраку.
— Мэри Клэр, дорогая, надеюсь, это не все, что ты себе возьмешь? — воскликнула Дороти, оторвавшись от процесса разливания кофе, чтобы бросить возмущенный взгляд на одинокий кусочек дыни, украшавший тарелку Мэри.
— Я никогда не завтракаю, — ответила та, поднимая одно плечико ровно настолько, чтобы показать, что заметила присутствие Патрика.
Его это вполне устраивало: ему совсем не улыбалось встретиться с ней взглядами.
— Как тебе не стыдно! — заворчала Дороти, явно не ощущая напряженности за столом, которая, на взгляд Патрика, была настолько плотной, что ее можно было резать ножом. — Патрик, ты только посмотри на бедную девочку. Она худенькая, как былинка! Тебя она, может быть, послушается: ты же все-таки врач и все такое.
— Нет, не послушаюсь! — решительно заявила Мэри, адресуясь в пространство где-то над его левым ухом.
— Конечно же, она не послушается, — вступила в разговор ее бабушка. — Поверь мне, Дороти Мэйн, в мире нет ничего такого, что бы твой внук мог предложить ей и что она согласилась бы принять.
Мэри почувствовала, что неудержимо краснеет. Наверняка он вспоминает сейчас, что прошлой ночью она готова была охотно принять все, до чего могла дотронуться рукой! Независимо от того, предлагали ей это или нет…
Как ни удивительно, но Дороти по-прежнему, казалось, пребывала в полном неведении относительно кипящих вокруг нее подводных течений.
— Это почему же, если они росли бок о бок, как брат и сестра? Из твоих слов, Шанталь Дюбуа, можно заключить, что наши внуки чуть ли не кровные враги, а они в жизни друг другу плохого слова не сказали!
— Жизнь не всегда бывает такой, какой она кажется со стороны, — с явным подтекстом, ответила старая Дюбуа, предоставив Патрику только гадать, как много ей известно об истинном положении вещей.
Он сердито посмотрел на свой кофе и от всей души пожалел, что не выбрал для обретения мира и спокойствия, которых так жаждала его душа, какой-нибудь монастырь в самом удаленном уголке Тибета. Потому что с каждым часом становилось все очевиднее, что здесь он их не найдет.
Словно для того, чтобы усугубить его мрачное настроение, около половины двенадцатого пришел Дэвид Барримор — «чтобы поприветствовать их и справиться о здоровье Мэри и мадам Дюбуа». Не то чтобы Патрик имел что-нибудь против этого парня — если не считать его лошадиных зубов и излишне громкого смеха, напоминавшего призывное гоготанье похотливого гусака. Вообще-то, при других обстоятельствах он был бы только рад, что в их доме появился еще один мужчина. Это не только несколько выровняло численное соотношение сторон, но и предоставило дамам еще одну жертву, на которую можно было излить свое внимание, — что они немедленно и сделали.
Во время первой перемены блюд Патрик просто купался в блаженстве, но к тому моменту, когда на смену супу последовал салат из цыпленка, он уже проявлял все признаки растущего раздражения, оттого что о нем все забыли. Разговор за столом обтекал его, как будто он был обломком скалы, возвышающимся посредине реки, — неким препятствием, но недостаточно серьезным, чтобы остановить ее течение. Если бы он сейчас неожиданно рухнул лицом в тарелку, сомнительно, чтобы кто-нибудь обратил на это внимание!
Последняя капля, переполнившая чашу его терпения, упала, когда была допита первая бутылка вина. Прежде чем Патрик успел открыть рот, чтобы предложить свои услуги в открывании следующей, старина Дэвид — Канадский Гусь, как окрестил его про себя Патрик, — был уже на ногах и размахивал штопором.