Захар улыбается радостно, как улыбался каждый раз, приезжая на барыниной лошадке за молодым барином, когда тот был ещё гимназистом и потом юнкером, а потом офицером… В таких случаях Синелев покровительственно говорил Захару:
– Здравствуй, братец, – как поживаешь?
А теперь Синелев, сняв перчатку, протянул руку и тем до того удивил Захара, что тот оторопел…
– Что же ты Захар, не даёшь мне руки?..
Захар, сконфуженно улыбаясь, протягивает барину заскорузлую руку, и тот её жмёт крепко своей красивой, нежной рукой.
– Барышня хотели ехать со мной вас встречать, а барыня их не пустили, – как бы не простудились… Холода завернули дюжие…
Ночь была тёмная. Когда выехали в поле, – ветер стал осыпать мелкой снежной пылью. Захар не видел дороги и отпустил вожжи, умная лошадь сама бежала рысью по знакомому пути; колокольчик неторопливо звенел у дуги; Синелев едва различал спину Захара. И в эту тёмную ночь хорошо было у него на сердце, словно он избавился от какой-то опасности, от страшной беды. Жизнь казалась прекрасной, и верилось ему в свои силы и в то, что он хорошо устроится и будет счастлив. И радостно вспоминал он о невесте, которая ждёт его, которую он увидит через несколько минут, и уже не страшно было ему, что в самую глубину его души заглянут чистые очи молодой девушки.
Показались огни. Захар смело дёрнул за вожжу; лошадь повернула к знакомым воротам.
– То-то будет радости!.. – сказал Захар.
Синелев не хотел ждать, пока лошадь остановится, и готовился на ходу выпрыгнуть из саней.