Искушение
И ЧУВСТВО И ЗЕРКАЛО…
Читаю Анатолия Афанасьева и «глубоко понимаю» критиков, которые недовольны им. Повести Афанасьева плотно населены и даже перенаселены людьми-героями, вообще персонажами. Я так говорю, ибо есть проза, где главное — Природа и мироздание, где сами герои — не столько персонажи, сколько силы этой Природы в их взаимодействии с духом, душой человека; ничего этого нет у Афанасьева. Люди, люди и люди — вот что его волнует. Притом именно волнует: Афанасьев мало анализирует, проза его, как говорится, эмоциональна и даже несколько импульсивна, порой «истерична», иногда кажется, что это писала женщина… Героев много, и все они мечутся, волнуются или как бы волнуются, и автор волнуется или как бы волнуется: любит, обожает, тут же презирает, разлюбливает, что-то утрирует, что-то упрощает. Это какое-то густое силовое поле эмоций и импульсов — крепких, слабых, средних, неясных, почти всегда кратких или, как бы это сказать, требующих паузы — не выдерживающих напряжения; редко — стойких, подспудных.
Люди это городские. Они, как положено, в общем не чужды той же природе, городской и сельской; не чужды самой деревне — любят, умиляются ею, столкнувшись с ней лицом к лицу, как герои этих повестей. Вдруг видят, что вот река, а вот и рассвет; вот — тихо, а вот — небо. Но и тут их реакции робки, сторожки, неоднозначны: «Над водой висел сизый туман, чистые струящиеся проплешины отливали ч е р н и л ь н ы м глянцем».
Их мышление, чувства, повадки — это мышление, чувства, повадки огромного и патетического скопища людей, называемого современным городом, это мышление, чувства, повадки людей, «ударенных» этой новой стихией жизни…
Итак, много. Много людей. Много, как много их и в самом городе. Им тесно, как тесно им в самом городе. В этом смысле все три повести — одно и единое произведение; они все об одном — об этом. Будь перед нами положительный Федор («Предварительное знакомство»), или «взбалмошный», взвихренный, легкий, как перышко, Боровков («Искушение»), или иные герои — тут все едино: одна атмосфера.
Атмосфера, да.
И все же героев немного.
По сути, их всего два: везде два, во всей книге два. Это нынешние мужчина и женщина… Вот сказал, и чувствую, как начинаю снова вредить Анатолию Афанасьеву в глазах критики.
Наша критика, что все чаще берет на себя ныне роль полиции нравов, не любит литературы о мужчине и женщине. «Онегина» и «Княжну Мери» она бы разнесла (как разносили их и в XIX веке — не в пользу Афанасьева будь сказало). Какие еще мужчина и женщина, когда… И подставьте сами. Сами всё знаете.
Афанасьев внутренне, втайне ведает, что эпоха лучше всего выражается и в тех отношениях, которые вроде б эпохе и неподвластны. Она, эпоха, всюду — и он понимает это, хотя и любит прикидываться наивным: и как автор, и как герой.
Она, только что прошедшая эпоха, породила странные типы — и Афанасьев исследует их. Эмоциональными средствами, но исследует…
Она породила мужчину, которого глубочайший с т р а х ж и з н и гонит все дальше и дальше…
Какой страх? Отчего? Откуда? Мирное время… «бремя штиля»… а вот есть же. То ли от военного детства, когда трупы товарищей по детсаду остались перед глазами навсегда? Но Афанасьев вроде и не застал войны… То ли от предчувствия Чернобыля?.. То ли просто от «генов» — от родительских генов, реагировавших на все эти десятилетия…
Не знаю.
И Афанасьев не знает.
Но честно констатирует.
Вот его суматошный, сумасшедший герой, исходя в истерической иронии, мечется от женщины к женщине, всюду встречая потребность в прочности, втайне укоризненные взоры (женские «гены» прочнее!) — и отводя глаза: как внутренне, так и внешне. Вот его Федор в отчаянии не знает, как, в свою очередь, быть с заполошной, взбесившейся бабой — его бывшей женой, — которая в мужчинах не видит, не чувствует прочности, а сама уж свободна от всего и от вся — свободна до того уж, что все обугливается вокруг нее. Свободна от истинных чувств к ребенку, от истинных чувств к мужчинам, от истинных чувств ко всем людям — от всего свободна… И лишь в конце в ней пробуждается нечто женское, мягкое, но мы ясно видим, что это скорее пожелание автора, чем реальность происходившего…
Как бы то ни было, второй персонаж — это женщина, ждущая прочности…
Как быть?
Что сказать Анатолию Афанасьеву?
Прочесть ему мораль — что и делает критика?
…А может, лучше задуматься?..
«На зеркало неча пенять».
Зеркало — оно всегда честно…
А тут оно еще и талантливо: чисто и артистично.