— Он и сейчас самый компанейский, — рассудила Надя. — Только цель перед собой поставил.
Домой она вернулась к шести, заехала в букинистический и проторчала там с полчаса. Денег у нее было всего два рубля с мелочью, и она их отдала за «Незавершенные работы Пушкина» И. Фейнберга и еще за две пустяковые книжонки о стиле Достоевского. Не успела войти в квартиру, как зазвонил телефон.
— Это тебя, — заговорщицки сообщила Анастасия Ивановна. — Какой-то мужчина. Третий раз звонит!
Звонил Федор Анатольевич Пугачев. Его настороженный голос раздался близко, как будто из кухни. И мать топталась рядом, в глазах тревожный вопрос.
— Я подумал, — запинался Пугачев, — если вы уж дали мне телефон, могу я разок позвонить.
— Как вы поживаете, Федор Анатольевич? Как Алеша?
— Все прекрасно, Надя. Припадок кончен, грусть в опале. Вы лучше скажите, как учеба продвигается?
Надя взглядом попросила мать уйти, но та не прореагировала.
— Федор Анатольевич, а почему вы не звонили так долго?
— Робел.
Надя засмеялась в трубку, и Пугачев откликнулся глухим коротким смешком.
— Трудно учиться, Федор Анатольевич. Устаю ужасно. Много очень задают. Ни минуты свободной.
— Понял намек! — сказал Пугачев.
— Нет, нет! — заспешила Надя. — Наоборот…
— Я хочу… — голос Пугачева завился спиралью. — Может быть, я скоро уеду из Москвы… Давайте встретимся на прощанье.
— Когда?
— Завтра вечером. На Октябрьской, у метро. Подходит? Часиков в семь.
— Я приду.
Надя положила трубку, и какое-то мгновение они с матерью разглядывали друг друга в молчании.
— У него голос сорокалетнего мужчины, — сказала Анастасия Ивановна.
— Он моложе, мама.
— Зачем ты к нему пойдешь? Куда?
Надя швырнула пальто на вешалку, прошла на кухню и села за стол, положив подбородок на кулачки.
— Так странно, мама! Он мне никто, ты не волнуйся. И никем быть не может. Но я почему-то часто думаю о нем и хочу с ним говорить… Сама не знаю почему. Он несчастный человек, мама, и ему необходимо помочь.
— Как ты, девушка, можешь помочь взрослому мужчине?.. Известно как… Ах он злодей! Прикинулся, значит, разжалобил… ради, ради… — Анастасия Ивановна так разволновалась, что не могла подобрать приличного слова.
— Мамочка! Опомнись, что за ерунду ты думаешь.
— Я все скажу отцу! Все! Так и знай.
— Говори, пожалуйста. Я сама скажу. Ничего же нет. И не может быть, мама! Да поверь ты мне наконец! Слышишь! Не может быть… Как бы тебе объяснить — это нереально, невозможно представить. Федор Анатольевич… — она споткнулась, впервые произнеся это имя в разговоре с матерью, — он просто несчастный человек. И у него сын, маленький Алеша. Тоже несчастный, одинокий бельчонок.
— Ах, сын! — Будь Анастасия Ивановна женщиной более деликатного воспитания, она, возможно, сочла бы уместным упасть в обморок или закатить дочери долгопамятную сцену, но она поступила проще, совсем просто — повернулась к дочери спиной и с сопеньем, с фырканьем пошла чистить картошку к ужину. Это означало, что вопрос казался ей слишком серьезным, чтобы она рисковала обсуждать его без мужа…
6. ВЕСНА В ГОРОДЕ
Нереальное свершилось. Федор Анатольевич и Надя стали встречаться. Поначалу их свидания были натянутыми, неопределенными, словно кто-то принуждал их уславливаться и спешить друг к другу, и каждый раз, прощаясь, они не были уверены, что встретятся еще раз. Болезненная нерешительность и унизительное недоумение сковывали одинаково обоих. Над их словами, смехом, рассуждениями, вопросами витала тень взаимной подозрительности. Будто бы все, что происходит с ними, происходило не в жизни, а где-то поблизости, на какой-то замаскированной сцене, куда они выскочили ненароком и никак не выберут удачного момента, чтобы ее покинуть. У них обоих возникало ощущение, что заняты они нехорошим, нечестным делом, и заняты им не от нужды и необходимости, а так, для развлечения. Федор Анатольевич похудел, осунулся, был всегда плачевно трезв и начал косить правым глазом. Надя стала замкнутой и задиристой, всем своим видом давая понять, что она случайная гостья на этом предосудительном спектакле. Телефонные разговоры их звучали примерно так. Звонил чаще Федор Анатольевич.
— Надя, ты?
— Нет, моя мама.
— Пойдем сегодня туда-то, туда-то?
— Господи, до чего ты однообразен, Феденька!
— Значит, часиков в семь?
И все. И не было случая, чтобы она не прибежала к назначенному месту, настороженная, сверкающая чуть ввалившимися глазами.