— Проходите, проходите. Вас, кажется, зовут Сережей? О, какой вы неуклюжий!
Сергей, вешая пальто, споткнулся о ящик для обуви, блестящий, черный, с коваными углами, да так больно приложился коленкой — аж искры из глаз.
В комнате сидел еще один гость, а может, хозяин — импозантный мужчина лет сорока пяти, с ухоженной пышной шевелюрой, придававшей его лицу сходство с витриной фотоателье. При появлении Сергея он привстал и вежливо кивнул. Назвался, не чинясь, Антоном. Сергей оценил его манеры и сухое, деликатное рукопожатие.
Он и сам не заметил, как очутился за низеньким столиком в кресле. Напротив него, тоже в кресле, вольно поджав под себя ноги в ажурных чулках, расположилась хозяйка. Она вела себя просто, как будто они все трое были давними знакомцами, во всяком случае, равноправными партнерами за столом, и Сергею это пришлось по душе. Красавец Антон налил пепси-колы в высокие бокалы и предложил символический тост.
— За знакомство, Сережа?
— За знакомство.
Он выпил глотком ароматную жидкость, поперхнулся, и Вера Андреевна ловко сунула ему в рот кусочек лимона. Нарочно или нет, но при этом ущипнула его за губу.
Приноровившись к обстановке, Сергей огляделся. Комната как комната — не очень богато обставлена: сервант, книжные полки, на полу, правда, пушистый ярко-оранжевый ковер, наверное, дорогой. Сергей в этом не разбирался. Но никакой заморской роскоши тут не было и в помине, ничего интригующего.
— У вас двухкомнатная квартира? — деловито спросил Сергей.
— Трехкомнатная.
— Ага. Наверное, ваша спальня и детская, да? Дети ведь с вами живут?
— Они сейчас у бабушки, у моей мамы. Ты хотел их повидать?
— Да нет. Может, впоследствии. А сколько же лет вашим детям?
— Моим? Мальчику пять, а девочке три годика. Но они очень развитые, вам бы как раз нашлось, о чем поговорить.
Она быстро, ликуя, взглянула на Антона, который почему-то никак не мог донести до рта вилку с кусочком копченой колбасы, так и застыл с поднятой рукой. Сергей чувствовал себя легко, свободно. Он любовался ее светлым, аккуратно подкрашенным, с подведенными глазами лицом и блаженствовал. Антон все же разжевал и проглотил колбасу.
— А вы студент? — спросил он. — В каком институте учитесь?
— В техническом.
— Ну и как там?
— Да как везде. А вы кем работаете?
— Антон Вениаминович известный художник, Сережа. Я даже боюсь называть его фамилию.
— Называйте. Я ни одного художника не знаю. Кроме Репина.
— Вы не любите живопись? — поинтересовался Антон.
— Как-то недосуг было ею заниматься. Хотя я неплохо рисую. Мне кажется, по нашим временам это не очень серьезно. Художники, музыканты, писатели — вроде уже все сказано и написано.
— Вы так считаете? — художник искусно изобразил гримасу заинтересованности. — Мне, Верочка, действительно очень любопытно, как нынешняя образованная молодежь рассуждает об искусстве. Вы поясните, пожалуйста, вашу мысль, Сережа.
— Ну что, в самом деле. Какая может быть музыка после Баха, Бетховена, Шопена? И какая может быть живопись после титанов Возрождения или импрессионистов? Так, повторение пройденного на новом витке, смакование подробностей. Не более того. Да речь, в конечном счете, не об искусстве, а о возможностях реализации личности. Может ли самобытная личность достойно проявить себя в искусстве? Разумеется, нет.
— Почему?
Сергей удивился.
— Как почему? Это ясно — почему. Творчество предполагает полную свободу самовыражения, а искусство давно регламентировано. Оно просто способ исподтишка навязывать другим те или иные идеи. Что-то вроде наглядной агитации. Тот, кто умеет высказывать свои, а чаще чужие идеи достаточно оригинально, считается хорошим художником, его даже могут нынче признать великим. Надо только навешать побольше изящных погремушек, на свои творения. И не выпасть случайно из струи. В общем, все это скучно.
— А что же не скучно?
— Да вы не обижайтесь, — сказал Сергей. — Я же не о вас лично говорю. И не о себе. Что не скучно? Это каждый сам выбирает. Впрочем, выбирают немногие. Те, кто вообще способен; всерьез задумываться об этих вещах. Их считанные единицы. Большинство живет как трава растет, им для веселья и ощущения полноты жизни вполне хватает вашей живописи и вашей музыки. Им ничего другого и не надо. Так хорошо проснуться утром, а стол уже накрыт, и пирог кем-то испечен. Подходи и ешь.
Антон Вениаминович увлекся разговором, его чистое лицо покрылось розовым глянцем, глаза заблестели. Наоборот, Вера Андреевна насупилась. Ей очень шло выражение сдерживаемого зевка. Ей все шло. Она была прекрасна.