Федор Анатольевич около своего дома высадил сына, велев ему быстренько разогреть чай, а сам поехал проводить Надю. Она сопротивлялась, но слабо, потому что синее облако еще больше уплотнилось и давило ей теперь в спину. Она думала, что облако может вдруг совсем расплющить ее, как лягушку на мокром асфальте.
Прощаясь, они постояли минутку возле подъезда. Слегка подморозило, и под ногами поскрипывала тонкая корочка льда. Над ними шумел, возбужденно хлопая дверями, скрипел лифтами, светился разноцветными окнами огромный московский дом. Небо было чернильного цвета и беззвездно.
— Ну, я пошла, Федор Анатольевич, — сказала Надя.
— Привет, маленькая!
И так же естественно, как они разговаривали днем, как уклонялись от главной темы, он сейчас обнял ее и крепко поцеловал в холодные губы. Она ответила, прижавшись на мгновение зубами к его зубам. Потом бесшумно скользнула в черное пятно подъезда.
Дома, уложив Алешу, он разложил на кухонном столе чертежи с намерением поработать. Но не работал, а сидел, с бессмысленной улыбкой глядя на газовую плиту. Он был опустошен, как колодец, из которого выкачали воду. Он иссяк, и это было сказочно приятно. Зазвонил телефон. Машинально взглянув на часы, он отметил, что стрелка приблизилась к двенадцати.
В трубке Пугачев услышал полузабытый низкий женский голос.
— Алло, это ты, Федюнчик?.. Прости, я, кажется, тебя разбудила?
— Откуда ты, Клара? — спросил он безнадежно, уже понимая, откуда она звонит…
7. ВОЗВРАЩЕНИЕ КЛАРЫ
Клара Георгиевна Пугачева (она так и не сменила фамилии) приехала в Москву без определенной цели. За эти годы она и раньше неоднократно наведывалась в столицу, но те приезды бывали столь угарны и хлопотны, что ей и в голову не приходило навестить сына. Да и зачем, думала она. Мальчик в надежных руках, и не стоит его травмировать.
В этот раз она приехала одна.
Клара исколесила, можно сказать, всю страну, передавая себя из рук в руки, как приз. Каждый, с кем она сходилась, почитал бы за счастье оставить ее при себе навечно. Это был один из главных принципов, по которому Клара выбирала себе очередного спутника жизни. С мужчинами она жила в среднем по полугоду, иногда чуточку больше, до того ровно момента, когда пыл первой страсти начинал остывать и светлый праздник вытеснялся потихоньку серыми буднями. Обычно любовное затишье знаменовалось тем, что любящий новый друг катастрофически быстро утрачивал озорную щедрость и бодрость духа — и готовность к бурным и дорогим приключениям сменялась у него тупой задумчивостью и вспышками нелепых упреков. Вот тут как раз Клара и собирала чемоданы.
В общем, Клара оставалась довольна собой, ибо вышивала свою жизнь, как пестрый яркий рисунок на холсте, сама себе хозяйка, владычица над всеми, не подвластная никому. Случались, конечно, и тяжелые времена, омраченные разочарованием, скукой, сомнениями, безденежьем. Бывали долгие вечера в гостиницах, нездоровье, и самое страшное — чувство мертвого окончательного одиночества, наплывавшее всегда внезапно, точно мигрень. Но это все были издержки, которыми она честно расплачивалась за волю, за радость, за завоеванное собственными усилиями торжество над обстоятельствами. Со временем она научилась легко перебарывать черную хандру, и всегда помогали ей в этом нежные воспоминания о том, как она была девочкой, как воинственно распоряжалась в библиотеке, и еще о том, что где-то далеко ждет не дождется ее — добрую, пропащую женщину — маленький сын и верный человек Федор Пугачев. Она не чувствовала себя виноватой перед ними, полагая, что хуже и нечестней было бы остаться, исходить желчью и отравлять им жизнь.
«Я совершила то, — думала она, — на что мало какая женщина способна, я разыграла свою судьбу, как карту, и если мне суждено проиграть, никто, кроме меня, не будет внакладе».
За годы странствий она научилась многому: умела бесстрашно, не мигая смотреть в глаза опасности, сдерживаться и подчинять свои желания и порывы холодной воле, подолгу выжидать и, по необходимости, нападать внезапно, как кошка. Она могла довольствоваться бутылкой молока и куском хлеба в день, превосходно высыпаться на жесткой вокзальной скамье, не теряя при этом ни капли внешнего лоска, всегда производя впечатление изнеженной светской дамы. Научилась безудержно хохотать, когда хотелось раскроить голову о стену, и строить скорбное лицо в мгновения самых великолепных удач. Сама не подозревая, Клара постепенно выработала в себе отношение к миру, как к огромному лесу, где ей приходилось бывать то охотником, то дичью; и чтобы уцелеть, да вдобавок получать постоянное наслаждение от жизни, необходимо было в совершенстве владеть обеими ролями. Она владела ими.