— Ступай, в третьей аудитории в секретари записывают.
— Ох, и язва ты, Надька! Не хотел бы я такую жену.
— Тебе ли жену выбирать, Венька. Ты птица большого полета. Тебе жену назначат из государственных фондов.
Она поспешила к выходу.
Скамейки блестели весенним глянцем, деревья выпустили мелкие зеленые листочки. На скамейке курила длинную сигарету шикарная женщина лет тридцати, затянутая в узкий французский плащик и в японских полусапожках. «Это его супруга пожаловала! — поняла Надя. — Надо же, какая она вся из себя».
— Вы м е н я ждете?
Женщина вскинула бровь, внимательно оглядела ее с ног до головы, как портной снимает мерку, и, видно, осталась довольна. Весело, задорно улыбнулась.
— Ты — Надя Кораблева?
— Да.
— Садись, потолкуем.
— У меня лекция через пять минут, — Надя опустилась на край скамейки, — слушаю вас.
— Тебе, девочка, с грубости начинать бы не надо. Я злая и очень обидчивая. Ты ведь догадалась, кто я?
— Да. Вы бывшая жена Федора Пугачева.
— Бывшая? Милый ребенок, что ты в этом можешь смыслить. Думаешь, если залезла к мужику под одеяло, то уж и стала нынешней. Нет, детка. Кто бывшая, а кто теперешняя — большой вопрос, всегда открытый.
— Я такой вас и представляла, — сказала Надя.
Клара изящно стряхнула пепел за спинку скамейки, по-прежнему хорошо, задорно улыбнулась.
— Я всякой могу быть… Иногда графиней, иногда прачкой — как понравится. Хочешь, и тебя научу?
— У меня через три минуты лекция, — повторила Надя. — Вы все мне сказали?
Клара уже нагляделась на девушку всласть и отвернулась, заскучала. Эта ей не опасна — горделива, избалованна, глупа, стручок зеленый — не женщина. Чем-то похожа на нее саму, давнишнюю. Конечно, молода и в джинсах. Ноги, грудь, глаза — все на месте. Только этого мало, чтобы соперничать с ней, Кларой.
Спросила без особого любопытства:
— Зачем он тебе, детка, не пойму? Ведь любить его ты не можешь, я вижу, какая ты. Он никаким боком тебе не подходит — старый, нудный, с сыном вдобавок. Нытик и слюнтяй, я его хорошо знаю. Зачем он тебе? Вон у вас тут какие мальчики, аж я, грешница, глаз положила. И их полным-полно. Выбирай любого. Ну ответь!
— Может, он мне и ни к чему, — задумчиво ответила Надя Кораблева, — но я спасу его от вас. Его и Алешу.
— Что? Алешу?
— Вы кажетесь себе умной и проницательной, а мне вы противны. Хотите, я подарю вам на память один рисунок из учебника? Сейчас я схожу и принесу, хотите? Даже на лекцию опоздаю.
— Какой рисунок?
— Чудовище, пожирающее своих детей.
Оскорбление достигло цели, Клара подняла руку, но Надя не отшатнулась, не шевельнулась, бровью не повела. Клара сообразила, что, если она ударит, эта шальная девчонка вцепится ей в волосы — и они обе покатятся в липкую весеннюю жижу. И она выкрикнула совсем не то, что хотела:
— Как ты смеешь меня судить?! Ты — юная дрянь! Разве ты меня знаешь?
— Конечно, знаю, — сказала Надя тихо, — что ж тут не знать. Вы типичная женщина, которая только и смотрит, где и кого укусить.
Клара дрожащей рукой вытянула из пачки новую сигарету, затянулась глубоко.
— Послушай, пигалица. Сейчас ты уйдешь на лекцию, а я тем временем отправлюсь к вам в деканат. Через день весь факультет будет показывать на тебя пальцами и хохотать. А еще через месяц тебя с треском вышвырнут отсюда, как грязную потаскуху, которая спуталась с чужим мужиком и увела от матери ребенка. Я это сделаю, поверь мне.
— Сделайте! — брезгливо усмехнулась Надя. — А я пойду на лекцию… Деканат на втором этаже. Извините!
Она удалялась, стройная, неуязвимая, в суперджинсах. Клара ей позавидовала, но не остро, слегка. Молодой отваге позавидовала: «Посмотрим, — сказала она ей вдогонку, — посмотрим, как ты через несколько дней засвистишь, какую мелодию». Она ощутила прилив энергии, жар, готовность действовать тонко, умно, нагло. Еще минут пять она курила и наслаждалась предстоящим спектаклем, забавным развлечением…
Через два дня Федор Анатольевич по телефону сообщил Наде, что его бывшая жена написала заявление к нему на работу, в партком; в письме одни гадости. Голос Пугачева был на удивление бодр и даже торжествен, словно он находился по ту сторону добра и зла и созерцал уже оттуда превратности судьбы.
Надя, у которой накануне было сложное объяснение с сотрудниками деканата, заподозрила истерику.
— Федор, как ты себя чувствуешь?
— Превосходно. Я даже не предполагал… Знаешь, я все ожидал, самое плохое, а когда это случилось, мне стало как-то легче.