— Что ты мне десятку-то суешь, — сказала она ему сурово, — когда у меня сдачи нету. Где бельмы налил, там бы и разменял.
— Не пью и не тянет! — ответил Пугачев.
— Оно и видно, как не тянет.
У кассирши тоже что-то не клеилось в жизни, и она вымещала обиду на посторонних. Билет ему так и не дала, а тут как раз подкатила электричка — и Федор Анатольевич поехал зайцем. Ревизоры застукали его перед самой Москвой. Стыдясь, он уплатил штраф пожилому дядьке с лицом потомственного швейцара, волей судеб выбившегося в ревизоры.
— Небось билет-то дешевле купить было — съязвил швейцар, заполняя квитанцию огрызком карандаша. — Или мошна тугая?
— Деньги есть, — успокоил его Пугачев. — А счастья нету.
— Без денег тоже счастья не увидишь, — подбил бабки ревизор. — Вы, молодежь, этого не испытали.
Подходя к дому, Федор Анатольевич ощутил болезненный спазм в груди, но пересилил себя, резво взлетел на этаж. На кухне сидел Алеша и, шевеля губами, читал какую-то записку.
— Мамы нету, что ли? — спросил Пугачев.
— Она тебе письмо оставила, — задумчиво ответил сын, — а сама уехала вместе с чемоданами. Я и не жалею, правда?.. Лучше мы Надю к себе возьмем жить.
В записке было вот что:
«Федюнчик! Не воспринимай это как трагедию, но я должна на время тебя покинуть. Ибо надоел ты мне, милый, до чертиков. Надоели твои рефлексии, твоя скорбная мина, твоя дура Надька — все, все, все… Жить ты не умеешь, милый!.. Поеду к Черному морю, где золотой песок и люди беззаботны, как боги. Спасибо за маленькое удовольствие, которое ты мне доставил своей убогой любовишкой к джинсовой девочке.
Согласись, я все-таки здорово вам насолила. И все ради тебя, милый, единственно из желания тебя спасти. Опомнись, Федя! Погляди на себя в зеркало. Неужели ты думаешь, что тебя можно желать? Увы, увы, увы!
У тебя навязчивая идея — всю жизнь ты пытаешься срубить дерево не по плечу. Смотри — сам не сломайся.
Немного об Алеше. Он чудесный, милый, искренний, талантливый мальчик. Я счастлива, что у меня такой сын, кровь от крови моей. Я не захотела его мучить и не дала полюбить себя, потому что еще не приспело время. Но я обязательно и, наверное, скоро вернусь к нему. Ты помни про это, Федя! Поцелуй его за меня сто тысяч раз в бледное личико. Ах, как он прекрасен!
А Надьку брось. Брось Надьку побыстрее, для тебя же лучше. Не иди по дороге, которая ведет к пропасти. Этот совет я даю тебе в память о нашей юности.
Еще одно, последнее. Я кажусь тебе пропащей, злой, циничной фурией — ты не совсем прав, Федя. Такой я была и жила счастливо, но наступает срок перемен, я чувствую его приближение, и скоро я буду просто несчастной, одинокой бабой, каких везде пруд пруди. Как-то ты пригрозил, что убьешь меня. Я понимаю, что ты слишком ничтожен для такого крупного мужского дела, но если бы вдруг у тебя хватило сил и ярости, я бы тебя не осудила… С тем остаюсь твоей бывшей женой и матерью Алеши. Адью, милый Федюнчик! Клара».
— У нас хорошая мама! — оказал Федор Анатольевич присмиревшему сыну. — Она умеет говорить правду и несчастна. Мне жалко ее.
— И мне, папа. Но она же вернется к нам?
— Вряд ли, — сказал Пугачев, — вряд ли.
ЭПИЛОГ
Прошел месяц. Пугачев не встречался с Надей.
В конце мая на Москву сошла тропическая жара. Днем градусник показывал около тридцати. Газеты, как обычно, С апломбом толковали о циклонах и антициклонах, старушки в очередях шепотом вспоминали библейские пророчества о конце света. Солнце плавило асфальт, и по улицам низко струились ядовитые испарения. Бродячие собаки дремали на тротуарах, и во сне часто чихали, сонные голуби, окончательно потеряв страх, нехотя уступали дорогу машинам. Появились в продаже кроличьи шапки и китайские термосы.
У Нади началась большая летняя сессия. К первому зачету по древнерусской литературе она подготовилась хорошо, выучила назубок несколько старославянских текстов, но, сидя перед преподавателем, вдруг опять все забыла. Не могла даже вспомнить, когда написано «Слово о полку Игореве». Она горько расплакалась, покраснев и утирая лицо тетрадной промокашкой. Поплыла тушь с ресниц, и она стала страшной, как воровка. Преподаватель, знавший Надю примерной студенткой, растерялся: