— Я вас, дедушка, сто раз предупреждал. Будете хулиганить, на занятия не пущу.
— Ах ты перевертыш! — загремел дедок в полную силу, распушив картинно бороду. — А ты на чьей пианине играешь? А тебе кто ключ от помещения добыл?! Пущать не будешь? А ну принимай в театр моего ученика. Или же я за себя не ответчик!
Эта интермедия смотрелась как продолжение спектакля. Многие смеялись. Режиссер обреченно ссутулился. Но тут Галина Кузина шепнула ему что-то обнадеживающее.
— А-а, — облегченно вскинулся загнанный в угол интеллигент, — так это другой разговор, — и через зал обратился к Боровкову: — Я вас слушаю, молодой человек!
Боровков приблизился с извиняющейся улыбкой.
— Нет, нет, мне ничего не надо.
— Но я понял так, что…
— Не тушуйся, парень! — завопил дедок. — Я тебя сразу угадал. Талант в тебе огромный. Не тушуйся, играй! Наш это человек, Петя! Ты его зря не обидь, дай ему хорошую роль.
— Видите, — объяснил режиссер Боровкову с тоской в голосе, — как приходится изворачиваться. Действительно, держимся в этом помещении только благодаря многоуважаемому Иннокентию Федоровичу, благодаря его персональным заслугам перед обществом и странному влиянию на домоуправление… Кстати, как вам все это показалось? Галина считает, что у вас отменный вкус.
Еле заметная ирония, скользнувшая в тоне и взгляде этого, видно, прошедшего огонь, и воду, и медные трубы и успевшего утомиться человека, показалась Боровкову вполне уместной. Он ответил искренне:
— Замечательно! Успех неминуем. Конец только какой-то вялый.
— Во! — гаркнул дедок. — А я тебе чего, Петька, который день вдалбливаю. С таким концом тебя непременно освищут. И тухлыми яйцами закидают. Эх, бывало! А с Галки юбчонку сдернут, в смоле вымажут и на бочке по городу покатют. Хи-хи-хи-хр!
— Знаете, что вам надо сделать? — спросил Боровков.
— Что? — равнодушно отозвался режиссер, поглядев на приунывших соратников и учеников.
— Вам надо дать ведьмин эпилог.
— Какой эпилог?
— Ведьмин. У вас метафора не завершена. Все сделано на уровне студенческого «капустника», а в конце вдруг классика. Смешение жанров, вот где прокол. Играть или на дуде, или на арфе. Я так это понимаю. Каждая женщина, в сущности, ведьма. Верно?
— Верно, сынок, — ответил за всех дедок.
— И вот, к примеру, — воодушевился Боровков, — идея такая… В конце все переставлено с ног на голову. Галочка все действие была принцессой, собственно, символом, неживым лицом, и наконец она очнулась. Теперь — она центр и пик вакханалии. Эти двое соблазнителей — перед ней оказываются вдруг сущими младенцами. Перерождение! Они ей рабы, и только. Все дело в ритме. Текста немного. На прощание удар зрителю по затылку. Соотношение сил наизнанку. Это идея. Или вообще что-нибудь в этом роде. Но обязательно — удар по затылку.
Режиссер взял Боровкова под руку и отвел в одинокий угол. Его лицо было задумчиво.
— Вы занимаетесь театром, Сергей?
— Нет.
— Но Галочка вам, видимо, рассказывала о нашей постановке? О нашем замысле?
— Нет, ничего не рассказывала.
— Это странно, — режиссер умолк, упершись взглядом себе под ноги. «Обаятельный человек, — решил Боровков. — И ничего в том нет дурного, если он хочет затащить Галку к себе в постель!» — Знаете, вы оригинально мыслите, именно с точки зрения драматургии… А вы пробовали когда-нибудь сами писать, сценарии, диалоги? Что-нибудь литературное?
— Надобности не было, — ответил Боровков.
— Ага, понятно. Вы сегодня вечером свободны? Не хотите вместе поужинать? Мне было бы любопытно поговорить с вами подробнее, но не в такой обстановке, не в спешке.
— Если можно, в другой раз.
Режиссер задушевно и крепко пожал ему руку.
— Приходите. Буду рад.
Боровков сказал Галине, что подождет ее на улице, ему не терпелось забиться в телефонную будку, но, на беду, дедок за ним увязался. Пришлось провести несколько приятных минут в его обществе на скамейке в скверике.
— Глянулся ты мне, парень. — Старик взял у Сергея сигарету. — Как ты об искусстве понимаешь, мне тоже близко. Ты точно сказал: кулаком по затылку. Зритель оглушен должен быть. Тогда уж бери его хоть голенького. А у них этого все же нету. Хотя кое-что я им передал, конечно, но главного — души — не передашь.
— Режиссер ничего мужик, ухватистый.
Дедок поглядел — не шутит ли.
— Брось, сынок. Пустое место. Я таких за свою жизнь переглядел тыщи. Ты в любой подвал ткнись — они там. А почему? Почему дальше подвала не выходят? Во-от. Мечта есть, желанье об себе заявить тоже немалое, а натуры нету. Натуры не хватает. Но тут тоже слишком огорчаться не нужно. Бывает, натура со временем образовывается. Как со мной, скажем, случай. Я прежде кем был? Обыкновенным чиновником. А после некоторых больших душевных потрясений, когда излечился, чувствую, созрел. Для искусства созрел. Но тут другая беда. Образования у меня нету, и сил не осталось. Прожил много. Отличить все могу, а сам действие произвести — накося. Не могу. Пробовал, не могу! Даже напротив. В искушение ввожу людишек, они думают, я чокнутый… Таких, как мы с тобой, сынок, мало. И вот у сестры твоей, Галки, данные неплохие. Она как глина. Из нее лепить можно, только захоти. И тут ты опять прав. Хоть принцессу из нее вылепи, хоть ведьму — одинаково.