Глаза у старика, как две плошки голубенькие, ни света в них, ни теней. Боровкову хорошо с ним сидеть и разговаривать. Они друг друга понимают.
— Так ты считаешь, дедушка, Галку мне по этому направлению и толкать дальше?
— Ни в коем случае. Резону нет. Это для нее баловство. Пусть детей рожает. Когда народит штуки три, тогда видно будет. А сейчас для нее это очень опасно. Ноги себе поломает — и ради чего? Она ведь не своим огнем горит.
С Галей они прошли пешком две автобусные остановки.
— Молчи, — сказала она. — Ради бога, дай мне прийти в себя. Ничего не говори.
Он видел, что она устала. Опиралась тяжело на его руку. Бросала исподтишка быстрые, жалобные взгляды, словно умоляла о чем-то. Отчасти это было лестно. Он ни секунды не сомневался в том, что следует ей сказать. Ей надо сказать правду, она это заслужила. Конечно, она рассчитывала ошеломить его своим талантом, очаровать, прибрать к рукам — это намерение входило в ее планы, что ж с того? Важно, что она все же обратилась к нему за помощью. Важно, что душа ее в растерянности.
— Ну, как? — спросила Галя. — Теперь говори. Я успокоилась.
— Отлично, — сказал Боровков. — Но ни к чему. Тебе надо рожать детей и заниматься делом. А театром, пожалуйста, увлекайся в свое удовольствие, но только не придавай этому особого значения. Особого значения придавать не надо.
Галя отпустила его руку.
— Ты же не корова какая-нибудь, — добавил Боровков успокоительно. — У тебя есть душа, есть мысли. И гордость есть. Мы вот с дедком посоветовались и пришли к общему мнению: тебе это ни к чему пока.
— С Иннокентием? Ты с ним говорил обо мне?! Негодяй! Оба вы шизики.
— Нет, он разумный дед. Но вынужден маскироваться.
Галя снова взяла его под руку, вдруг начала тихонько напевать что-то протяжное.
— Ты чего, Кузина? Обиделась?
— Нет, Сережа. Я рада. Я в тебе не ошиблась. Это ты во мне, может быть, ошибаешься. А я в тебе не ошиблась. Я рада, что ты такой… Вы вот с дедушкой решили, мне надо срочно детей рожать, да? А от кого, не решили? Или это не существенно?
— Можно и от меня, — сказал Боровков, подумав.
— Какой же ты дурак, Боровков, — произнесла Кузина с чувством.
Подкатил автобус, и она в него ловко, грациозно вспрыгнула, что было неожиданно при ее довольно полном сложении.
Он чуть не бегом добежал до телефонной будки и неверной рукой набрал номер. Не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь ему доводилось испытывать такое глухое, едкое нетерпение.
— Вера, здравствуйте, это опять я! — сказал он радостно, зовя ее изумиться. Она не изумилась.
— Здравствуй, Сережа!
— Вы что сейчас делаете?
— Стираю.
Сергей выглянул из будки, хотел определить время по звездам, но звезд не было, сплошь электричество, даже небо замутилось багрянцем.
— Тогда так, — деловито сказал Сергей. — Давайте условимся о свидании, и я не буду отрывать вас от дела. Давайте встретимся часика через два. Подходит?
— Сережа, — спокойно сказала она, не раздражаясь, не психуя, — то, что ты мальчик не совсем воспитанный, я заметила сразу. Но всему есть предел.
Боровков счастливо заухал.
— Вера, клянусь, я не позволю себе ничего непристойного. Мне очень нужно встретиться с вами.
— Зачем?
— Не могу объяснить по телефону. Это похоже на амок. Уже несколько дней я в какой-то горячке. Мне трудно себя контролировать. Это вредит моей учебе. Вы слышите меня, Вера?
— Слышу.
— И что собираетесь делать?
— Пойду достирывать.
Она произнесла эту фразу с бездной чарующих оттенков. Боровков чуть не выскочил из будки, чтобы отвести душу в каком-нибудь диком действии, хотя бы перевернуться через голову.
— Дорогая Вера Андреевна, — сказал официально. — Каким бы кретином я вам сейчас ни казался, это обманчивое впечатление. Оно скоро пройдет. Вопрос очень серьезный. Я обращаюсь к вашему состраданию, как умирающий от жажды путник. Дайте кружку воды напиться.