— Не дам! — ответила Вера Андреевна, но трубку все же не положила. Выждав паузу, она добавила: — Пойми, Сережа, все это забавно и весело, но у меня нет времени на подобные пустяки. Ты малость ошибся адресом. Найди себе ровесницу и хоть чертом перед ней скачи. А я в эти игры давно не играю.
— Если бы это была игра, я бы тебя не побеспокоил. У меня тоже своя гордость есть.
— Это игра, Сережа. Причем нелепая, вульгарная.
Перед ним была стена, в которой нет брешей. Он знал, в чем его слабость. У него не было любовного опыта, и приходилось ломиться наугад. Его знания в этой области были почерпнуты из книг. Зато его самоуверенность границ не имела. Сердце его и мозг на мгновение одеревенели. Он сказал скорбно:
— Соглашайся, Вера! Я все равно от тебя не отстану.
— На что соглашаться?
— Чтобы у нас было свидание. Как у людей.
Впервые голос ее дрогнул, за тысячу километров он почувствовал ее легкий испуг. Даже не испуг, а недоумение. Она не желала заглядывать за край, к которому он ее тащил волоком. Но догадалась о существовании этого края. А до этой минуты, до прозрения, летала в поднебесье вольной птахой. Парила над всем миром, и за границу вояжировала, откуда привозила шикарные свитера.
— Сережа, прошу тебя, оставь меня в покое! Ты пожалеешь о том, что затеял. Обожжешься, да поздно будет.
— У тебя какой-то кинотеатр возле дома. Я тебя буду ждать там в восемь часов. Тебе удобно?
— В девять, — сказала она холодно.
У него осталось время зайти в парикмахерскую. Пока мастер над ним колдовал, он в зеркале с пристрастием изучал свое отражение. «Такому человеку, — думал с обидой, — бог дал самую заурядную внешность. Нос, губы, подбородок, лоб — так все грубо, мясисто высечено. Главное, никакой общей идеи, никакого замысла, абы как, рожа — и больше ничего. С такой рожей уместно скидываться на троих у магазина. А вот если с интеллигентной женщиной заговорить о деликатных материях, то можно и напугать».
Но волосы густые, светлые, с блеском, волосами он был доволен, от матери достались. Все остальное, вероятно, от отца, которого он видел только на фотографиях. Ну да, от отца. Та же массивность черепа, растопыренные уши, точно ветер дует в затылок, угрюмо-простодушный взгляд из-под высоких бровей. Впрочем, ничего, мужицкое, обыкновенное лицо, без хитростей и затей. Спасибо, батя!
Мастер предложил напоследок освежиться, но Боровков отказался. Неизвестно, какое это впечатление произведет на Веру Андреевну, если от него будет за версту разить одеколоном.
В девять пришел к кинотеатру. Закурил. Но не успел сделать и двух затяжек, как она появилась. В электрической полутьме особенно было заметно, как она хороша, стремительна и недоступна.
— Ты знаешь, почему я согласилась прийти? — спросила она, остановись напротив него с таким видом, будто они встретились на узенькой дорожке и одному из них сейчас предстоит лететь в пропасть.
— Знаю, — благодушно ответил Боровков. — Ты пришла, чтобы раз и навсегда прекратить это дурачество.
Она что-то хмыкнула недоброе.
— Не бесись! — попросил он смиренно. — Часик на свежем воздухе тебе не повредит, а мне счастливое воспоминание на всю оставшуюся жизнь.
— Ишь, как ловко у тебя язык подвешен. Я сразу и не обратила внимания. В твоем распоряжении десять минут. Говори, что тебе нужно. Только без хамства!
Окончательно умиротворенный, Боровков спросил, не согласится ли она зайти куда-нибудь и выпить кофе. Свое предложение он облек в весьма элегантную форму, сказав, что у него накопилось свободных денег рубля полтора. Она от мотовства отказалась. На ходу, на ветру трудно было найти нужную интонацию. Он сыпал словами, как семечками. Она слушала без особого интереса, но не перебивала, не торопила. Он вдруг начал рассказывать о своих планах на будущее. Потом перескочил на какой-то курьезный случай из студенческой жизни, потом сообщил, что женщин совсем не знает, что в этом смысле он пещерный человек. На этой теме, тоже некстати, зациклился, поделился своими соображениями о том, что в наше время, дескать, мужчина становится мужчиной в восемнадцать лет, а в двадцать у него наступает переходный период, и где-то к тридцати годам он окончательно впадает в детство. Они прошли несколько кварталов, и Вера Андреевна пожаловалась, что замерзла и хочет спать.
— Ладно, Сережа, — сказала она примирительно. — Я на тебя не сержусь, и ты очень мило меня развлекаешь. Но давай все же на этом поставим точку.