— Вы почему свою остановку-то проехали? — сообразила Надя.
Глаза Пугачева в свете фонарей хищно блеснули.
— Отойдем? Пройдем пешком немного. Это полезно.
Пошли рядом. Неловкость ощущалась все сильнее. Кто они друг другу, чтобы затевать такую прогулку.
— Сейчас у детей очень трудная программа, — заговорила Надя, держась за раз найденную тему, как за соломинку. — Так их жалко бывает, малышей. Забивают бедные головки чем попало.
Пугачев молча кивал. Она заметила, что на нем старое пальто, демисезонное, чешское — такие продавались в Москве лет шесть назад по семьдесят рублей, — кроличья шапка, тоже старая, потерявшая форму, с залысинами на сгибах. За своей одеждой он, видно, не очень-то следил. Это и понятно. Наденька смешливо увидела со стороны их, идущих: его — в стареньком, повседневном пальтишке, средних лет мужчину с поникшими плечами, и себя — юную чаровницу в модной изящной шубке. Правда, синтетической. Что, в самом деле, у нее все козыри на руках. Чего робеть?
Федор Анатольевич, глядя прямо перед собой, пробубнил тусклым голосом:
— Надя, я очень рад, что вас встретил. Я должен извиниться перед вами за тот… случай. Я вел себя как хам.
— Да что вы, Федор Анатольевич! Какие пус…
— Подождите! Я должен извиниться и ждать, пока вы меня простите, хотя хамство как раз прощать не следует. С того дня, Надя, я много думал о вас и пришел к выводу, что вы замечательная девушка. А я дерьмо. Вот такой расклад. Жить с этим мне тяжелее, чем прежде… Вы прощаете меня?
— Нет, — сказала Надя.
— Спасибо. А почему?
— Я вас прощу, если вы угостите меня кофе вон в той забегаловке. Или лучше я вас угощу.
— Кофе?
— Что особенного? Посмотрите, какая холодина. Девушка вся окостенела и может подцепить пневмонию. Как вам не стыдно, Федор Анатольевич?! У вас-то вон какое теплое пальтецо.
Забегаловка была вполне приличным питейным заведением, где стояли и сидели на подоконниках мужчины, а вино и пиво отпускала пожилая женщина с подбитым глазом. Один глаз у нее был подбит, зато второй сверкал сумасшедшим запалом. Здесь подавали и чай из пузатого чайника за отдельным длинным столом. О стол многие посетители с грохотом колотили воблами. Грязь, дым, пьяный гул.
— Хорошо-то как! — восхитилась Надя Кораблева. — Тихо, торжественно! Как в церкви!
— Пойдем отсюда, — буркнул Пугачев. — Пойдем в другое место. Тут рядом.
Наденька заартачилась:
— Хочу тут быть. Хочу быть алкоголичкой, как вы. Вы же алкоголик, Федор Анатольевич?
— Я не алкоголик, — отозвался Пугачев. — Впрочем, думайте как хотите, но тут нам делать нечего.
На них уже начали обращать внимание, не на них, точнее, а на Наденьку.
— В этом нет ничего стыдного, — заметила она. — Многие великие люди были алкоголиками. Они спивались по социальным мотивам. А некоторые от несчастной любви.
— Поговорим об этом в другом месте, — попросил Пугачев, брезгливо оглядывая зал.
К ним направился раскосый мужчина в каком-то вельветовом балахоне, высокий, крепкий, как пушечное ядро. Он сразу взял крепко Надину руку, не обращая внимания на Пугачева.
— Проходи, красавица. Вина выпьем! Есть особое вино. Не всем дают. Мне дают. Гулять будем!
Это был слегка потрепанный покоритель сердец. Надя рванула руку и не вырвала. Сердечко ее застучало.
— Убери лапу! — сказал Пугачев, кладя свою руку поверх их, дружески сцепленных.
— Ого! — одобрил раскосый покоритель. — Девочка не одна? Не заметил. Сто раз извиняюсь. Но я и тебя приглашаю, приятель. В обиде не останешься. Меня зовут Миша. Не слыхал?
Надя вырвала-таки руку и бегом побежала на улицу, на воздух. Следом вышел Пугачев.
— Испугалась?
— За вас.
— Говорил тебе, не место тут.
— А вы испугались?
— Мне пугаться поздно. Мои страхи давно позади.
— Значит, вы смелый человек?
— Я равнодушный человек, Надя… Не передумали еще насчет кофе?
— А вы?
Он стоял на ступеньке, над ней, и с высоты сказал:
— Я постараюсь делать то, что вам нравится.
Странные слова, и странно они прозвучали, как фальшивая нота. «Он что, собирается со мной встречаться?» — подумала Надя. И тут же поймала себя на мысли, что Федор Анатольевич сегодня совсем не тот, которого она помнила. И не в том дело, что трезвый. Какой-то он подозрительно деликатный и, пожалуй, вкрадчивый. И лицо его кажется посвежевшим и печально-красивым. Он похож на человека, вернувшегося из дальнего путешествия. «Что со мной? — спросила себя Надя. — Почему меня это трогает?»