Шарль открыл глаза, попытался сосредоточить взгляд на матери. Взгляд его был мутным и бессмысленным, но он все-таки узнал Даниэля и Готье.
– Сколько мне осталось?
Говорил он с трудом, слов было почти не разобрать, но Готье прекрасно понял, о чем его спрашивают.
– Не знаю, Шарль… Мало… Очень мало…
Он не мог скрывать правду. Его профессиональный долг не позволял ему обманывать дядю в последние минуты жизни. Спокойным профессиональным жестом Готье взял руку Шарля, пощупал пульс, а тот обратился к Даниэлю:
– Где твой брат?
– В Валлонге. Он полетит самолетом, прибудет вечером.
Клара встала по другую сторону кровати, и внуки не мешали ей. К ее отчаянию примешивалась смутная тревога, и не только из-за Шарля.
– Я останусь тут, – проговорила она и опустилась на пластиковый стул.
Шарль повернул голову в ее сторону; от этого невероятного усилия на висках выступил пот. Серые глаза утратили металлический блеск от боли, заглушённой морфием, и взгляд снова стал мягким, как в молодости, как сейчас у Винсена.
– Мама, помешать мне ты не сможешь, – устало проговорил он.
Он не боялся смерти, он хотел только маленькую отсрочку, и Клара чуть не заплакала. Шарль не имел права уйти раньше нее, не мог опять убить ее и вынудить пережить грядущие муки.
– Пожалуйста, – чуть слышно попросила она.
Но Шарль снова погрузился в сон; Клара с трудом подавляла рыдания.
– Ты не выздоровеешь, если не выпьешь лекарство!
– Юдифь, я здоров…
– Это с температурой сорок? Да ты весь в поту. Давай я сменю простыни.
Она протягивает ему свой голубой халат, и он смеется в ответ.
– Из тебя получится отличная медсестра! Запишись в Красный Крест! Если меня подстрелят, то мы…
– Шарль!
Нельзя напоминать ей о скором отъезде, повестка пришла два дня назад, а его, как назло, свалил грипп. Но сегодня утром он счастлив: ему становилось лучше, и скоро он вновь окажется за штурвалом самолета.
– Война скоро кончится. Не бойся, любимая, со мной ничего не случится.
Она протягивает ему одежду, а он хватает ее за руку и быстро притягивает к себе. Юдифь пытается подняться, но он не отпускает ее.
– Дети еще спят? – шепчет Шарль.
Скоро они разлучатся, а он все никак не может оторваться от нее.
– Я буду писать тебе каждый день, – обещает он, вдыхая запах ее волос.
Она уже не вырывается, а обвивает руками его шею и целует. Всю ночь она смотрела на него, когда он спал. И он это знал, потому что часто просыпался и видел в свете ночника нежный взгляд жены. На рассвете она встала и на цыпочках пошла гладить его форму. Эту работу она не доверит горничной. С сегодняшнего дня ее муж больше не мэтр Морван – молодой адвокат с большим будущим, а лейтенант Морван – военный летчик.
– Не забывай меня, – как-то странно говорит она.
Он ладонями берет ее лицо, немного отстраняет от себя. Он долго смотрит на лоб с черной челкой, в глаза с длинными ресницами, на тонкую бархатистую кожу, чувственный рот. Юдифь еще не подкрашена: она принесла мужу завтрак и лекарства, а теперь чай остывает.
– Я люблю тебя, Шарль.
Она произносит это одними губами. Он привлекает ее к себе, много-много раз повторяет ее имя. Внезапно им овладевает какая-то тревога, и, пытаясь рассеять ее, он так сильно обнимает жену, что та вскрикивает, и это не жалоба – это зов.
Глядя в белый потолок, Шарль ничего не понимал. «Не забывай меня», – просила Юдифь. Слова еще звучали у него в ушах. Забыть се? Нет, это невозможно! Она по-прежнему с ним, она никогда от него не отступит.
Воспоминания нахлынули на него, но он вернулся к реальности. Немец, больница. Почему судьба так изощренно настигла его? Через семнадцать лет встретиться на парижской улице – разве это случайность? А если бы он не попал под автобус, а догнал этого человека? Он что, задушил бы его прямо на бульваре? Картины из глубины карцера при свете дня вызывали у Шарля тошноту. Узнав своего палача, Шарль тоже испытал тошноту, и прошлое настигло его, как кошмар.
Опустив глаза, Шарль заметил Винсена, он стоял рядом с койкой, заслоняя Даниэля.
– Вы оба тут? – выдохнул он. – Это хорошо… Голос звучал хрипло, но не дрожал.
– Один, девять, три, семь, – проговорил он. – Легко запомнить, это год рождения Бет. Это шифр сейфа в моем кабинете. Вы откроете его все вместе, я так хочу.
Винсен нежно взял руку отца.
– Хорошо, папа. Тысяча девятьсот тридцать седьмой.
Лицо старшего сына было не узнать, и Шарль попытался улыбнуться.
– Подожди, я пока еще здесь. Хочу вам кое-что рассказать. Мари здесь?
– В приемной, вместе с Аленом.
– Что, и Ален приехал?
– Да, вместе со мной. Понимаешь, Готье хотел, чтобы…
– Могу представить, чего он вам наговорил, можешь не повторять. Теперь приведи их. Это вас всех касается.
Винсен не сразу выпустил руку отца, обеспокоенно взглянул на Даниэля и вышел из палаты. По коридору он прошел в маленькую комнату с бесформенными креслами. Навстречу ему рывком поднялась Мари.
– Он очнулся? Можно его увидеть?
За долгие часы ожидания слезы смыли макияж, и она выглядела очень растерянной. Готье строго-настрого запретил утомлять Шарля и толпиться у его постели. Клару и Мадлен он разместил в своем кабинете, двумя этажами выше, и пообещал, что придет за ними, если Шарль их позовет. Состояние дяди все ухудшалось; он мог умереть в любую минуту, но мог и продержаться еще несколько дней. Готье твердо решил оберегать бабушку: она не выдержит, если все это затянется.
– Он зовет вас всех, – сказал Винсен, глядя на Алена.
Тот удивленно посмотрел на него, не понимая, как эта фраза может относиться к нему.
– И меня тоже?
– Он сказал всех.
Они втроем вышли в коридор. У двери палаты стоял Готье, прислонившись к стене и засунув руки в карманы халата. Он вполголоса сказал Винсену:
– Я только что говорил с тестем. Шарль неоперабелен. С печенью ничего не сделаешь. А ведь еще селезенка, почки…
Заключение профессора Мазойе, подтвержденное другими специалистами, не подлежало сомнению. И все-таки Винсен спросил:
– Так, значит, надежды нет?
– Увы, никакой… Все, что мы можем сделать, – это облегчить его страдания.
Было что-то зловещее в прямоте Готье… – Идем с нами, – сказал Винсен, – он хочет нам что-то сказать…
Винсен вошел первым, кузены за ним; Даниэль по-прежнему неподвижно стоял у кровати. Готье машинально проверил капельницу, взглянул на мониторы. Сердце дяди билось неровно.
– Тебе плохо? Хочешь обезболивающего? – участливо спросил Готье.
– Потом… Раз вы все здесь… Начнем…
Шарль замолчал и обвел всех странным взглядом.
– Предупреждаю, то, что я расскажу, никому не понравится. Я бы не хотел говорить вам это с больничной койки, но так вышло.
Он помолчал и резко отчеканил:
– Все эти годы я знал, кто донес на мою жену и дочь.
Он сделал вялый жест в сторону сыновей, но они стояли как каменные.
– Я догадался, когда вернулся из Германии. Нашел дневник вашей матери… Она вела его в Валлонге, но из осторожности забрала с собой в Париж… Вы все продолжали, жить в Валлонге… С этим подлецом Эдуардом…
Ошарашенный Ален сделал резкое движение. Готье отреагировал первым, пытаясь не допустить скандала.
– Шарль, остановись, я тебя не понимаю. Папа никогда…
– Ошибаешься. Твой отец был подлецом! Шарль не бредил: он говорил громко, твердым голосом.
– Что ты хочешь сказать? – пробормотала мертвенно бледная Мари.
– Это Эдуард отправил их в Равенсбрюк.
Наступила тишина, никто не пошевелился, и Ален отступил назад.
– Я больше ни слова слышать не хочу, я ухожу…
– Нет, подожди! Будет жаль, если ты уйдешь!
Ален замер; даже прикованный к постели, беззащитный и умирающий, Шарль сохранил власть над пятерыми молодыми людьми, которых вырастил.
– Ты спрашивал, почему я не люблю тебя? – продолжил он. – Ну, так вот, день объяснений настал. Я готов был ненавидеть вас троих и вашу идиотку мать. Но я вас воспитывал, более того, я терпел завывания Мадлен по поводу этого «бедного Эдуарда»!..