Винсен смерил ее взглядом и отвел глаза. Вчера Ален, сегодня Магали, – он что, обречен ссориться с теми, кого любит? Как эта прекрасная женщина, которую он безумно любит, могла с таким цинизмом радоваться смерти? Он повернулся и взял пиджак с кресла.
– Подожди, милый, – сказала она, подойдя к нему.
С виноватой улыбкой Магали стояла перед ним. Семейные сцены между ними были так редки, что она не помнила, когда произошла последняя. Больше всего она ценила в Винсене мягкость. Он проявлял терпение, окружал жену нежностью, вниманием, никогда не судил ее, и это помогало ей выживать в чуждой среде. Идеальный муж, даже чересчур идеальный.
– Я знаю, его смерть тебя расстроила…
Она несколько секунд подбирала слова, а потом решила говорить напрямик: муж наверняка предпочтет любую правду лжи.
– Твой отец всегда был со мной холоден, держался отдаленно, он никогда не позволял мне забыть, кто я такая.
Кроме одного дня несколько лет назад, – тогда она, беременная Лукасом, упала в обморок на кухне, – но сейчас она решила об этом не вспоминать.
– Он все-таки согласился на наш брак, – спокойно напомнил Винсен. – Он дал мне возможность сделать то, что я хотел.
– Нет! То, чего хотел он. Чтобы ты получал дипломы с отличием, чтобы ты стал судьей, чтобы сделал карьеру в Париже.
Перед Винсеном возникло лицо отца на больничной койке, бледное, с заострившимися чертами. Он смотрел на них с Даниэлем глазами, полными страдания. «Я надеюсь, что ты станешь членом кассационного суда, а ты, Даниэль, должен стать депутатом». Так он в последний раз выразил свою волю: наметил им цели. И еще он гордился ими. Это невозможно объяснить Магали, а она продолжала:
– Он всегда пугал меня. Он был такой высокомерный! Ты принимал все решения, оглядываясь на него. Так что, сказать по правде, я его не любила. Когда с ним это произошло, я почувствовала облегчение. Он больше не будет стоять между нами, мы сможем спокойно остаться здесь. Я обрадовалась. И это правда. Но я ни в чем не виновата, не я же вела этот автобус!
Довольная своей речью, она хотела хохотнуть, но не успела. Винсен в три шага пересек комнату, распахнул дверь и с силой захлопнул ее за собой. Она замерла в изумлении и через некоторое время поняла, что эту оплошность уже не исправить.
Клара сильно сжала телефонную трубку, ей вдруг стало больно говорить. Подавляя эмоции, она переложила трубку и откашлялась.
– Я была рядом с ним, когда он ушел, – мягко проговорила она. – Он так и не пришел в сознание…
Зачем рассказывать Сильви, что за два дня агонии, будучи еще в сознании, Шарль ни разу не произнес ее имени.
– Клара, мне так жаль его! И вас, и себя… Знаете, я так и не забыла его, думала о нем каждый день… Мы переписывались…
Голос Сильви оборвали судорожные рыдания. Весть о смерти Шарля дошла до нее слишком поздно, она даже не смогла приехать на похороны, и это усиливало ее отчаяние. Клара недоумевала, как же она забыла ее известить. Неужели эта несчастная так мало значила, что никто о ней и не вспомнил?
– В утренней «Таймс» опубликовали хорошую статью. Если хотите, я вам ее вышлю. Там его хвалят.
У Клары не было никакого желания читать некролог о Шарле Морване-Мейере – одном из самых великих адвокатов послевоенного периода, как заявляла пресса. Нет, отныне она хотела думать о нем только как о своем маленьком мальчике, очаровательном младшем сыне, в молодости он доставлял ей столько радости.
– Простите, Сильви, я должна была вам позвонить. Но в такие моменты ни о чем не помнишь. Вы хотели бы что-нибудь взять на память о нем?
В конце концов, эта женщина очень любила Шарля, и она совсем не виновата, что потерпела неудачу. Когда-то Клара надеялась, что любовь Сильви затронет сердце Шарля и сможет его спасти, но, увы, память о Юдифи оказалась сильнее. А может, его удерживала тайная вина. А может, он просто не хотел, чтобы милая кузина вышла замуж за…
Клара резко встала. Вот уже шестнадцать лет она гнала от себя эти мысли и не собиралась поддаваться им сегодня.
– Могу прислать вам на память какую-нибудь вещь: фотографию, украшение… – поспешно добавила она.
– Вы очень добры. Если быть честной, я была бы рада получить зажигалку или часы.
Голос Сильви опять задрожал. Клара подумала о золотой зажигалке с инициалами Шарля, этот подарок Юдифи всегда был при нем – в руке или в кармане. Мари хотела забрать ее себе как талисман.
– Я отошлю вам часы, – уверенно проговорила Клара. – Ему было бы приятно узнать, что вы держите их в руках, моя дорогая Сильви. Я займусь этим…
Она и не догадывалась, сколько чувств вызывали эти часы у бедной Сильви. Шарль снимал их перед тем, как заняться любовью. А после, перед уходом, снова надевал, и щелчок застежки наполнял молодую женщину тоской. Клара не знала всего этого, но Сильви будет хранить эти часы, и они будут постоянно напоминать об этом.
– Если будете во Франции, загляните ко мне, поговорим о нем, – сказала Клара на прощание и повесила трубку.
Какое-то время она безучастно смотрела на телефон. Потом, набравшись храбрости, поднялась и вернулась в столовую к остальным.
– Это была Сильви, – проговорила она, усаживаясь на свое место. – Я обещала ей часы Шарля. Надеюсь, никто из вас не против?
Винсен и Даниэль одновременно покачали головами. Они даже не представляли, как смогли бы носить такую личную вещь. Подали десерт, но у Клары пропал аппетит. Устало отодвинув тарелку, она оглядела собравшуюся за столом семью.
– Дорогие мои, нам надо обсудить будущее…
Никто не улыбнулся ее словам, хотя было странно, что именно она заговорила о будущем, как будто собиралась жить еще сто лет и продолжать управлять семьей.
– Сначала Валлонг, – продолжала она. – Жаль, что нет Алена, но он сказал, что очень занят сегодня.
– Его никогда
Рано или поздно вопрос о его отсутствии на похоронах пришлось бы обсуждать, и Клара решила ответить раз и навсегда.
– Конечно, я бы предпочла, чтобы он вчера был с нами. Но тут ничего не поделаешь. Ведь это он организовал похороны Шарля, даже я не смогла бы лучше.
Винсен уставился на бабушку.
– Он?
– А кто еще? Кто-то должен был быть на месте, я не могла все устроить по телефону. Так о чем я? Ах да, Валлонг. Здесь все по-прежнему, он принадлежит мне, и обсуждать тут нечего… Винсен, что ты собираешься делать?
Эту тему тоже надо было затронуть; Магали сидела за столом как побитая собака. Молодой человек, Глядя прямо в глаза бабушке, ответил:
– Собираюсь жить в Париже.
Мари облегченно вздохнула, и это заметили все. Она единственная могла оценить всю важность этого назначения и уникальность шанса, который получил Винсен.
– А где? – безжалостно спросила Клара.
Он быстро посмотрел на Магали, та не поднимала головы.
– Ну, мне потребуется какое-то время… Мы еще не решили насчет детей и… Может, пока ты окажешь нам гостеприимство на авеню Малахов?
– Тебе там всегда рады. Бедный Сирил будет так рад тебе. Ведь сейчас он единственный мужчина на четыре поколения женщин!
Таким образом, она без нажима сообщила, что со смертью Шарля на ее плечи ляжет тяжелое бремя. Она будет жить с Мадлен, Мари и двумя ее детьми, и в доме понадобится мужская рука. Готье и Шанталь жили отдельно с Полем и Филиппом, а Даниэль снял отличную двухэтажную квартиру на улице Перголези.
Магали резко отодвинула стул.
– Извините меня, – вставая, сказала она.
Из пучка выбились пряди волос, и она была в замешательстве. Магали в последний раз попыталась привлечь внимание Винсена, но он смотрел в другую сторону, и она вышла из комнаты. Подождав немного, Клара с расстановкой спросила:
– Твоя жена против отъезда? В таком случае тебе следует подумать…
– Все уже решено! – мрачно объявил он.
Винсен был неприятен в раздражении и, понимая это, сделал извиняющийся жест. Кроме всего прочего, он все равно не смог бы жить под одной крышей с Аленом. Ален счел неуместным появиться за обедом, он мог вообще не появиться в доме, если там кузены, даже ночевать мог уйти в овчарню, на мельницу Жана-Реми, а то и в гостиницу.