– Господа, поверьте, это недоразумение, – каким-то не своим голосом заверещал Сергей и, разозлившись на себя, замолчал.
– Там разберёмся, – успокоил тенорок, подталкивая его сзади. – А ты, дедок, держись рядом.
Они выбрались из толпы, остановились у забора с выломанными там и тут досками.
– Ну, обыскивайте. Как вам не стыдно, – зло сказал Сергей, поднимая руки.
Высокий худой темноволосый солдат, угрюмо глядя на него, пробасил: «Ты давай не стыди. Коли взял, то отдай… А ты, дедок, видел, как он стянул?»
– Какой я тебе дедок, хам! – неожиданно взвизгнул старичок. – Я генерал в отставке!
– Ты тут не разоряйся, господин хороший. – Тенорок второго солдата прозвучал угрожающе. – Не то нынче время. Ты гражданин, и мы граждане. Понять надо.
– Граждане, это недоразумение. Обыскивайте, пожалуйста. Я репортёр из парижской газеты, у меня есть удостоверение.
– На фиг ты нам сдался, – отрезал бас. – Трепортёр парижский.
– Возможно, это не он, – успокоившись, проговорил генерал в отставке. – Я же не видел, а он был рядом.
– Возле вас был гарсон, Гаврош, можно сказать. Это он, я его даже схватил, но он вывернулся, – пояснил Сергей.
– В моём портмоне ничего ценного не было. Дело принципа. Воровство – грех большой.
– Как народ обдирать, Россию грабить, это вашему брату не за грех. А как своего кошелька лишился, так сразу про грех вспомнил! – У тенористого солдата – коренастого, широкоплечего, круглолицего – щёки покраснели, голос от волнения стал хриплым.
– Я родину не предавал! – резко, отрывисто, звонко произнёс отставной генерал.
– Прошу прощения, – вмешался Сергей, чувствуя, что назревает конфликт на зыбкой почве классовой вражды. Его словно осенило вдохновение: – Граждане солдаты, скажите, у того, кто продаёт родину и народ, какой бывает кошелёк?
Высокий чёрный солдат крякнул, как-то по-детски хихикнул, покачав головой, и пробасил: «А парень-то не промах!»
– Аблакат, видать, – хмыкнул тенорок. – Только не факт про кошелёк. У него, может, в банке мильён.
– Никак нет, господа солдаты, – негромко и грустно сказал старичок. – Было у меня тут недалеко захудалое имение. Так его разграбили и сожгли. Не наши, а пришлые. Вроде бы даже дезертиры. И спросить не с кого.
– Это бывает, – пробасил высокий, отворачиваясь.
– Мы ж порядок желали навести, – миролюбиво сказал его товарищ. – Извиняйте, если что не так.
Стоявший невдалеке на ступенях при входе в вокзал оркестр под крики «Ура!» грянул «Прощание славянки». Уже не в первый раз зазвенел колокол и проревел в ответ паровоз. Состав дёрнулся и остановился.
– Пардон, мой поезд! – бросился в толпу Сергей, продираясь к своему вагону. Толпа возле состава была особенно плотной. Многие старались забраться в вагоны, висели на поручнях. Кондукторы твёрдо держали оборону. Сергей понял, что его положение безнадёжно.
Лязгнули буфера вагонов, тронулся поезд и под отрывистые гудки поплыл, набирая скорость. Увидев перед собой свой вагон, Сергей, словно обретя новые силы, рванулся вперёд, оттолкнув кого-то, и уцепился правой рукой за поручень. Кондуктор, стоя на второй ступеньке, бил древком флажка по рукам наседавших, приговаривая: «А ну, осади! Не лезь, бесовское племя». Усы его грозно топорщились.
Сергея занесло в сторону, он нелепо дергал ногами, не доставая ступеньки, а правой рукой цепляясь за край окна вагона.
Поезд набирал ход. Кондуктор, сунув флажок за пазуху, нагнулся, схватил Сергея за ремень и подтянул к себе. Почувствовав под ногой ступеньку, Сергей схватил другой рукой поручень. Кондуктор, отступил:
– Говорил ведь, не рекомендуется.
– Премного благодарен, – тяжело дыша, сказал Сергей, и спазмы сдавили ему горло. Он едва не разрыдался. – Пардон…
Вошёл в своё купе, как в дом родной, готовый выслушать упрёки людей, которые вдруг стали для него удивительно близкими.
– Я так за вас испугалась…
– Ну что, окунулись в омут революции? Благо что вынырнули живым. Правда, пуговицу потеряли, да и рукав как будто порван.
– Полиночка, дитя моё, достань иголку с ниткой.
– Мерси, мадам. Это было бы весьма кстати.
– Вы позволите? – Полина наконец-то улыбнулась. Её лицо с правильными чертами, чуть курносым носом и большими серыми глазами было каким-то блёклым (по-видимому, она не употребляла косметики). Но улыбка придавала ему неожиданное очарование, нечто солнечное и лучистое. Во всяком случае, такое впечатление её улыбка произвела на Сергея.
Он снял и передал ей свой парусиновый пиджак, имевший жалкий вид. Как обычно бывает после избавления от опасности, он ощутил безотчётную радость и рассмеялся: