Приди! приди! приди! выходи из своей пещеры!
Все повторяют:
Приди! приди! приди! выходи из своей пещеры! Однако ничто не показывается.
Почему же? что с ним?
И все совещаются, предлагают разные средства Какой-то старик подает ком дерна. Тогда в корзине что-то вздымается. Зелень шевелится, цветы падают, — и появляется голова Пифона.
Он медленно ползет по краю хлеба, подобно кольцу, вращающемуся вокруг неподвижного диска, потом развертывается, вытягивается; он огромен и не малого веса. Не давая ему касаться земли, мужчины поддерживают его грудью, женщины — головой, дети — ладонями; и его хвост, выходя сквозь отверстие стены, тянется бесконечно, до самого дна моря. Его кольца раздваиваются, заполняют комнату; они опоясывают Антония.
Верные, припадая губами к его коже, вырывают друг у друга хлеб, который он откусил.
Это ты! это ты!
Вознесенный сначала Моисеем, сокрушенный Езекией, восстановленный Мессией. Он испил тебя в водах крещения; но ты покинул его в Гефсиманском саду, и он почувствовал тогда всю свою слабость.
Изогнутый на перекладинах креста, выше его главы, точа слюну на терновый его венец, ты созерцал его смерть, ибо ты — не Иисус, ты — само Слово! ты — Христос!
Антоний лишается чувств от ужаса и падает перед своей хижиной на щепки, в которых тихо тлеет факел, выскользнувший у него из рук.
От сотрясения глаза его раскрываются, и он видит Нил, извилистый и светлый в белизне луны, подобный огромной змее среди песков; таким образом, видения снова охватывают его, словно он и не покидал Офитов; они окружают его, зовут, везут поклажу, спускаются к гавани. Он отплывает с ними.
Проходит неощутимое время.
Потом над ним свод темницы. Решетки перед ним образуют черные линии на голубом фоне; рядом с ним по сторонам, в тени, плачут и молят люди, окруженные другими, которые их ободряют и утешают.
Снаружи чувствуется гул толпы и блеск летнего дня.
Пронзительные голоса предлагают арбузы, воду, напитки со льдом, сенники для сиденья. Время от времени разражаются рукоплесканиями. Он слышит шаги над своей головой.
Вдруг раздался долгий рев, могучий и гулкий, как шум воды в акведуке.
И он видит перед собой, за решеткой другой клетки, льва, который ходит взад и вперед; затем ряд сандалий, голых ног и пурпурную бахрому. Выше, симметричными ярусами, идут, расширяясь, венцы зрителей от самого нижнего, замыкающего арену, до самого верхнего, с прямыми шестами, поддерживающими гиацинтовый навес, натянутый в воздухе на веревках. Лестницы, радиусами сходящиеся к центру, прорезают на равных промежутках эти огромные каменные круги. Их скамьи скрыты сидящей толпой всадников, сенаторов, солдат, плебеев, весталок и куртизанок, в шерстяных капюшонах, шелковых манипулах, рыжеватых туниках, с драгоценными камнями, пучка ми перьев, связками ликторов; и все это, кишащее, кричащее, шумное и неистовое, оглушает его, как огромный кипящий котел. Посреди арены, на жертвеннике, курится сосуд с фимиамом.
Итак, люди вокруг него — христиане, обреченные зверям. Мужчины — в красных плащах жрецов Сатурна, женщины — в повязках Цереры. Друзья делят между собой куски их одежд, их кольца. Чтобы проникнуть в тюрьму, говорят они, пришлось дать много, денег. Нужды нет! они останутся до конца.
Среди утешающих Антоний замечает лысого человека в черной тунике, лицо которого он уже где-то видел; он говорит им о бренности мира и о блаженстве избранных. Антоний охвачен любовью. Он жаждет случая отдать жизнь за Спасителя, не ведая, является ли он сам одним из этих мучеников.
Но, кроме длинноволосого фригийца, воздевшего руки, у всех печальный вид. Старик рыдает на скамье, юноша стоит, опустив голову, погруженный в грезы.
Старик отказался платить на углу перекрестка, перед статуей Минервы; и он смотрит на товарищей взглядом, в котором можно прочитать:
Вы должны были бы придти мне на помощь! Общины добиваются иногда, чтобы оставили их в покое. Многие из вас приобрели даже подложные грамоты, свидетельствующие о жертвоприношении идолам.
Он спрашивает:
Ведь Петр Александрийский установил, как нужно поступать, когда изнеможешь от пыток?
Про себя:
Ах, тяжко это в мои годы! немощи так ослабили меня! И все-таки я мог бы еще протянуть до, будущей зимы!
Воспоминание о своем садике умиляет его, и он смотрит в сторону жертвенника.
Юноша, который кулаками пытался нарушить празднество в честь Аполлона, бормочет:
Ведь только от меня зависело бежать в горы!
— Солдаты схватили бы тебя, — говорит один из братьев.
— О! я бы поступил как Киприан — я бы отрекся; и в другой раз проявил бы больше мужества, уж наверное!
Вслед за тем он думает о бесчисленных днях предстоявшей ему жизни, о всех тех радостях, которых не узнает, и он смотрит в сторону жертвенника.
Но Человек в черной тунике подбегает к нему:
Какой позор! Как, ты, избранная жертва? Все эти женщины смотрят на тебя, подумай только! А потом бог творит же иной раз чудеса. Пионий заставил оцепенеть руки своих палачей, кровь Поликарпа погасила пламя его костра.
Он оборачивается к старику.
Отец, отец! ты должен наставить нас своею смертью. Оттягивая ее, ты не преминул бы совершить какой-либо дурной поступок, который погубил бы плод добрых дел. Могущество божие бесконечно. Быть может, твой пример обратит весь народ.
А в клетке напротив львы безостановочно бродят взад и вперед, в непрерывном, быстром движении. Самый большой из них вдруг смотрит на Антония, рычит, и пар идет из его пасти.
Женщины сбились в кучу около мужчин.
Утешитель ходит от одного к другому.
Что сказали бы вы, что сказал бы ты, если бы тебя жгли железными полосами, если бы тебя четвертовали лошадьми, если бы твое тело, вымазанное медом, жалили насекомые! Ты же умрешь смертью охотника, захваченного врасплох в лесу.