— Это из Японии. Они научились мастерить такие штуки.
— Ты что, за дурака меня держишь, Винс? Стреляй. А потом поразмысли, что тебе дальше делать с тем, что останется от меня… и от тебя тоже.
— Ты с каждым днем хитрее, — сказал он, возвращая оружие под подушку. — О'кей. Вы оба, ты и твоя сладкая Лорри, заслужили по толстой пачке сотенных. Будем надеяться, что хотя бы чемодан в конце концов останется мне.
— Одевайся. Собирай вещи. Надо выехать как можно раньше.
Я вышел в коридор, прошел к нашей спальне. Дверь ее оказалась запертой. Я постучал, покричал — Лоррейн не откликалась. В гараже я обнаружил канистру бензина, приготовленного для газонокосилки, но еще не смешанного с маслом. На пути к моей машине я увидел Ирену, она шла от автобусной остановки. Я сказал:
— Ирена, миссис Джеймсон неважно себя чувствует. Она ничего не будет есть, а я обедаю не дома, так что вы сегодня можете быть свободны.
— Да, но я собиралась еще гладить…
— А вы не могли бы сделать это завтра?
— Хорошо. Могу, конечно.
— Идемте вместе. Я подвезу вас до автобуса.
— Бензин кончился, да? Я так и подумала, когда увидела вашу машину.
Я залил бензин в бак. Тронулся с места, вернее сказать, сорвался. Довез Ирену до автобусной остановки и сказал, что мы ждем ее завтра с утра. Она выбралась из машины, разогнулась и сказала, пронзительно глядя мне в глаза:
— Мистер Джеймсон, молитва — лучшая помощь.
— Да, Ирена. Я знаю.
— Преклоните колена перед Господом и доверьте ему ваши тревоги.
— Благодарю вас, Ирена.
Она отошла на остановку. Я ехал к бензоколонке, думая о ней. Что она видела у нас, что поняла, что может выдать?
Когда бак был полон и счет подписан, я поехал домой. Поднялся наверх и снова толкнулся в спальню. Там все еще было закрыто.
Винс сидел на кровати одетый, раненая рука спрятана под пальто, а пустой рукав аккуратно заправлен в карман. Соломенная шляпа надета набекрень. Я вынес его чемодан, а он сам, здоровой рукой держась за перила, спускался по лестнице, осторожно одолевая одну ступеньку за другой. От напряжения губы его побелели. Мне хотелось думать, что каждое движение действительно причиняет ему ту боль, какую изображало его лицо.
Он остался на кухне, а я спустился в подвал. На этот раз я надел рабочие рукавицы, чтобы не занозить руки, и быстро справился с поленницей, укрывавшей наше богатство. Потом открыл черный кейс, вынул двадцать девять пачек с сотенными купюрами и положил их на прежнее место. Заново сложил поверх этих пачек дрова, снял рукавицы и вытащил металлический кейс из подвала. Он сделался заметно легче.
— Ты, вероятно, хочешь взглянуть на них?
— Если тебя не затруднит…
— А вдруг она выйдет как раз в это время? Что мы с тобой ей скажем?
— Ты ведь и сам в это не веришь. Я тоже.
Я открыл крышку. Он тщательно пересчитал пачки.
— Все в порядке.
Он надел темные очки, и мы пошли к машине. Он влез в салон, тяжело опустился на заднее сиденье. Оба чемодана, дорожный и второй, бесценный, я поставил на пол там же, перед задним сиденьем. Можно было ехать через городской центр, но для страховки я сделал немалый крюк, обогнув город по окраинам. Было ровно шесть вечера, когда с узкого проселка я свернул на боковую дорогу, круто спускавшуюся к озеру. Я хорошо знал это место. Э.Д, выстроил дом давно, сразу после своей свадьбы. В первые годы нашего брака мы с Лоррейн частенько сюда наведывались. До сих пор помню, как светилась в воде ее белая ко: :а, когда мы нагишом купались ночью, и как потом, еще влажная, она, бывало, проскальзывала в мои раскрытые руки. И почему все изменилось, почему все сложилось так безнадежно?
Я поставил машину за домом. Отнес оба чемодана на веранду, поставил, достал ключ, — он лежал на обычном месте, за оконной рамой.
— Когда решишь уезжать, положи ключ сюда же.
— Договорились.
Я притащил картонную коробку с припасами, купленными по пути. Включил рубильник электроосвещения и сказал:
— Не забудь выключить перед тем, как уйти.
— Ладно.
— Постарайся, чтобы тебя не видели. Здесь вроде бы пусто, но вдруг в этом году кто-то решит приехать пораньше. По вечерам не устраивай иллюминаций.
— Слушаюсь.
Больше ничего не приходило на ум. Я повернулся к нему — попрощаться. Он тяжело опирался на кухонный стол, наставив на меня дуло той японской игрушки.
— Это еще что?
— Это мое тебе «до свидания» и все такое прочее. Я намекаю, что тебе не стоит теперь приближаться к этому месту, пока я здесь. Ты сделался слишком шустрым, слишком хитрым и слишком жадным, Джерри. А тут куча денег, а внизу — глубокое озеро. В котором можно утопить что угодно, кого угодно. По некоторым причинам я тебе больше не доверяю, дружок. Не поддавайся соблазну. Гони из головы глупости и оставайся на приличном расстоянии отсюда.
— Я и не собирался сюда приезжать.
— Ну-ну, всякое бывает. Я тебе настоятельно советую — не пытайся. Adios, amigito.
— Прощай. Чтоб ты провалился, свинья этакая!
Я вышел, сел в машину, поехал. Колеса машины так взвизгивали на поворотах, словно хотели оторваться. Незадолго до семи я уже был дома. В кронах вязов, в аккуратно подстриженных кустарниках трещали цикады. Почти уже стемнело. В кухне на столе я увидел коробку с кубиками льда, наполовину растаявшими. Струйка вонючего дыма поднималась от тлеющих окурков, измазанных губной помадой, — они переполняли три тарелки и блюдце.
Наверху, в спальне, звучало радио. Дверь была заперта. Я снова спустился вниз, кинул лед в самый большой фужер и налил «бурбона». Питье захватил с собой, наверх.
Я не понимал, отчего мне так больно. Ведь я уже давно не любил ее. Почему же все это так ударило по мне? Не должно бы. Этот стыд, эта обида, такая жгучая, что хочется разбить кулаки, раскровенить их хотя бы о стену. А из-за чего переживать-то? Разве это самое не было на Тайлер-драйв обыкновенным времяпрепровождением? А сам-то я эти игры с Тинкер, под боком у ее мирно посапывающего супруга, — разве я счел их каким-то из ряда вон выходящим событием? Винс имел дело с избалованной и скучающей дамочкой, спешащей использовать свой шанс, прежде чем алкоголь разрушит окончательно то, что еще оставалось от ее красоты. Я не должен был относиться к этому серьезнее, чем Винс. И чем она сама.
Я поставил фужер. «Бурбон» подействовал без промедления. Я пошел приготовил еще один. И тогда начал стучаться в спальню. Я стучал и стучал в эту чертову дверь. Наконец она открыла. Покачиваясь, Лоррейн стояла передо мной в цветастом халате, взирая на меня с пьяной нагловатой улыбкой.
— Ну что же ты? Входи, если тебе так загорелось. Потявкать не терпится? Тяв-тяв-тяв.
И я вошел.
Глава 8
Я пересек комнату и тяжело опустился на банкетку перед туалетным столиком. Так тяжело, что «бурбон» во мне заплескался.
— Твой кавалер убрался, — сказал я.
Она вскинула на меня недоверчивый взгляд.
— Что значит — убрался?
— А ты думала, что он останется здесь?
— Он слишком болен. Где он? Что ты с ним сделал? Отвечай, черт побери.
— Я доставил его в аэропорт.
— Куда же он полетит в таком состоянии?
— Я не спрашивал. Хочешь полететь вслед за ним?
— Может, это и было бы лучше. Лучше, чем оставаться здесь, наедине с одной хитрющей, проклятущей ищейкой.
— Я не ищейка. Ты прекрасно знаешь, я-то я никогда ничего не вынюхивал. Она села на край постели, угрюмо глядя на меня.
— Вы-ню-хи-вал. Иначе бы я услышала твою машину. Я была настороже.
— У меня бензин кончился. В двух кварталах отсюда.
— Рассказывай сказки. Так и поверила.
— Спроси у Ирены. Я ее встретил, когда шел с канистрой бензина к машине, и даже подвез до автобуса. Она моргнула несколько раз.
— Правда?
— Да.
— Невезон, значит. Противное, подлое невезение, и ничего больше.
Теперь она выглядела ребенком, капризным и чувствующим за собой вину.
— Лоррейн?
— Да.
— Лоррейн, милая, ну как мы докатились до всего этого? Зачем ты пьешь так много, так бессмысленно? Зачем тебе это, сегодняшнее, с Винсом?