Это они тоже скушали, хотя опять же ничего нельзя было сказать наверняка. Они перешли к следующему вопросу. Около семи мы поехали ко мне. Я достал деньги из комода. Квеллан записал номера серий. Я был уверен, что они все конфискуют, но, к моему изумлению, деньги были мне возвращены. Я стоял, держа в руках пачки долларов и по-идиотски уставившись на них.
— Думается, что вы их заработали своим красноречием, — сказал Барнсток, не скрывая иронии. — Может быть, вам причитается даже и больше. Ну-с, сегодня все.
Если понадобится, мы вас найдем. Они проводили меня до дверей.
— Скажите, было бы против ваших правил — намекнуть хотя бы, что, собственно, происходит?
Они обернулись как по команде. Одинаково холодная усмешка одновременно возникла на их лицах. Квеллан вопросительно глянул на Барнстока. Тот кивнул.
Квеллан сказал:
— Ваш старый друг вас использовал, Джеймсон. Мы вынуждены были заняться делом, так как оно могло иметь негативные последствия в отношениях с некоторыми государствами. Наша задача доказать, что правительство Соединенных Штатов не причастие к снабжению оружием той или иной партии. Бискай с вашей помощью отхватил изрядный куш. От миллиона, — это минимум, — до пяти миллионов. Он тщательно продумал свое отступление, подыскал надежное убежище. И, любезный наш друг, кое-где имеются группы крепких парней, знающих, за какой добычей охотился Бискай и что он успел отхватить. Эти люди не остановятся ни перед чем, когда речь идет о таких суммах. Мы разыскали вас довольно легко. Едва ли это представит трудность и для них. Дорогой наш, вы оказались нагишом на холодном, знаете, еще говорят, кинжальном ветру. Да, это точное выражение: на кинжальном. Этим ребятам магнитофон не потребуется. Они желают знать, где Бискай и где его черный металлический кейс со всем содержимым. И можете быть уверены: они не перестанут спрашивать, пока не добьются ответа.
Вернувшись домой, я запер парадную дверь, проверил черный ход, проклиная Винса. И самого себя.
Я позвонил Полу Хейссену. Мне сказали, что он уже дома. Я позвонил ему домой и спросил, могу ли я на некоторое время уехать. Он был вежлив, но непреклонен: нет. И сказал, что если б я все-таки уехал, меня нашли бы и доставили обратно. Я бросил трубку.
Глава 12
Барнсток и Квеллан допрашивали меня в понедельник девятнадцатого мая. Теперь мне оставалось только ждать. Дни проходили. Я так и не знал — хотели они нагнать на меня страху или же опасность действительно так велика? Однако всякий раз, когда я думал о Винсе, мне казалось более чем вероятным, что он бросил меня на растерзание своим друзьям. В темное время суток я уже не решался выходить из дома. Иногда я играл в гольф в клубе, но не мог сконцентрировать свое внимание ни на чем и выглядел жалко. Вечерами брался было за книгу, но ловил себя на том, что не понимаю смысла прочитанного. Я отклонял приглашения приятелей, считавших, что они должны как-нибудь развлечь меня.
Пол Хейссен приходил не однажды и в своих расспросах был все так же дотошен. Лоррейн — естественно! — не давала о себе знать. В среду двадцать восьмого мая я должен был прийти к Полу в полицию и дать официальные показания. Как-то он упомянул, что Э.Д, давал ему ключ от летнего дома. Произведенный осмотр доказывал однозначно, что моей жены там нет и не было.
Человек не в силах выдерживать подобные нагрузки так долго, наш организм не рассчитан на такое напряжение. Меня одолевала депрессия. Как-то, буквально взвыв от тоски, я набрал номер Лиз Адаме, но она, узнав меня по голосу, не пожелала разговаривать. И тогда я запил. Я пил не до беспамятства, но до того состояния, когда очертания предметов и событий смазывались, переставали пугать безнадежной резкостью. Пил я с утра и допоздна.
Иной раз мне приходили на ум толстенные коричневые пакеты с деньгами. Сложенные в ящике, под книгами, они дремали себе в тишине, грезили, наверное, о кораблях, коронах, красавицах и тронах, о винах терпких, пряных и о далеких странах… И совсем редко, если удавалось сосредоточиться на мысли об этой уйме денег, я опять ощущал эту внезапную пустоту где-то в животе, как на качелях в детстве, опять чаще дышал от волнения. Но то было лишь слабое эхо потрясения, испытанного в тот раз, когда я увидел всю эту гору долларов впервые. А потом я и вовсе перестал что-либо чувствовать, думая о них. Деньги и деньги. Упакованные. Спрятанные. Однажды я прикинул, какие проценты можно было бы получать на эту сумму. Выходило двести шестнадцать тысяч в год. Около семисот долларов в день. Но нет, — они лежали в ящике, не принося никому ни гроша. Меня грызло ощущение, что я понапрасну теряю время. И уехать я не мог. Приходилось ждать. Попытка бегства была бы глупостью, потом в бегах пришлось бы провести всю оставшуюся жизнь. Жить, скрываясь от всех, в вечном страхе. Я сказал себе, что подожду, пока Пол Хейссен однажды не объявит официально, что отныне я вне подозрений. Так или иначе, я существовал. Когда мой бумажник оказывался пуст, я доставал пару новых банкнот из комода. Старался разменивать стодолларовую купюру всякий раз в новом месте. Тратил я немного. Денег мне хватит надолго, можно не сомневаться.
Чтобы соблюсти видимость, я зашел к Арчи Бриллу и спросил насчет развода. Он объяснил, что бумаги я смогу подать только через два года. На обратном пути я остановил машину возле какого-то бара, зашел. Взглянул на свое отражение в зеркале за стойкой. Арчи заметил, что выгляжу я неважно. Так оно и было. Видок у меня был еще тот. Измученное, испитое лицо, глаза ввалились, возле рта обозначились жесткие морщины.
Ночью я лежал в комнате для гостей, не спал, слушал удары своего сердца, подстегиваемого алкоголем. Горячечный, неровный ритм. Жизнь моя была пуста. Ирене я сказал, что более не нуждаюсь в ее услугах. Дом зарастал пылью и паутиной, точно нежилой, в саду буйствовали сорняки. Несколько раз звонила Тинкер, по-видимому, в надежде, что ее позовут на помощь. Я не хотел ее видеть.
Один вечер мне вспоминается особенно ясно. Я надрался. И посреди ночи обнаружил себя с телефонной трубкой в руке. Я набирал — или набрал уже? — номер полиции, и меня переполняло желание сказать, крикнуть в трубку:
«Я их прикончил, и жену, и ее любовника. Да, обоих, его и ее». Спохватился я в самый последний момент, и дрожь охватила меня при мысли, что я был на волосок от гибели. Впервые я понял, каким страстным может быть желание открыться, выложить правду, признаться во всем.
Я побрел в спальню — и случилось то, чего не бывало с времен раннего детства: я молился!
Потом я вытянулся под простыней, прося прощения и благословения Божьего на то, чтобы уснуть: сниспошли мне, Господи, спасительный сон, позволь мне забыться, позволь мне забыть…
На другой день я был очень неспокоен. Метался туда-сюда по своему опустелому дому. Вечером, когда уже начинало смеркаться, над городом разразилась короткая, но мощная гроза. Я выглянул из окна гостиной. Дом был как крепкий корабль, способный выдержать шторм. Потом небо очистилось, тучи уплыли на юго-запад, и мир ненадолго позолотили лучи закатного солнца. Некое желание поселилось во мне, странное, — словно бы откровение какое-то вот-вот должно было посетить меня. Я старательно оделся, сел в машину и поехал — без всякой видимой цели.
Глава 13
Ресторан назывался «Стимшип» — «Пароход». Я заезжал сюда в третий раз. Он находился в восемнадцати милях от Вернона, недалеко от границы штата. Еще раньше, в прежней жизни, я бывал здесь с друзьями — в завершение и во искупление какого-нибудь глупого чопорного вечера. Шестирядная автострада вела сюда. Полторы мили в многоцветном мигающем свете неоновых реклам.
Чего тут только не было: клубы, мотели, рестораны, бары со стриптизом и без, сувенирные лавки, кабаре, казино, залы игровых автоматов. Все вместе именовалось Гринвуд-Стрип.
«Стимшип» выглядел роскошно. Специальный служитель в ливрее указывал, где вы можете поставить машину, и выдавал на нее квитанцию. На фасаде ресторана красовался огромный светящийся пароход, колеса с широкими неоновыми лопастями крутились, вспенивая неоновые волны. Интерьер тоже отвечал названию: иллюминаторы, судовой колокол и штурвал, лоцманские карты, корабельные фонари, красные и зеленые. В игорном зале даже крупье были одеты как матросы на Миссисипи. В Верноне все знали, что честной игры здесь ждать не приходится, что девицам, кишмя кишевшим и в дешевых барах, ничего не стоит заразить вас. Но как всюду, где играют, в трех-четырех заведениях тут подавали недурные напитки и отличную снедь, причем цены оставались в пределах разумного, а в кабаре блистали одна-две знаменитости. Вот к таким немногим заведениям в Гринвуд-Стрип относился «Стимшип».