Итак, я предоставил машину заботам служителя в ливрее и вошел в полуосвещенный бар. Дело, как видно, процветало, давно я не видел нигде столько народу. Так как весь день у меня во рту не было ни крошки, — ничего, кроме кофе, — уже второй мартини ударил мне в голову. Я сидел на вертушке перед стойкой и рассеянно наблюдал голые плечи женщин, напряженные лица мужчин. В ушах стоял слитный шум болтовни и женского смеха; сюда же вплеталось звяканье посуды и кубиков льда, задевающих о стекло; серебро, касаясь фарфора, тоже звенело. Несколько человек, сидевших слева от меня, поднялись и направились в ресторан. Вертящиеся высокие сиденья перед стойкой тут же оказались заняты снова. Я заказал еще один мартини.
Слева от меня раздался голос:
— Видели вы что-нибудь подобное?
Я повернулся вместе с сиденьем и взглянул на говорящего. Он был молод и крепок, льняная голубая куртка и голубая рубашка с открытым воротом хорошо сидели на нем. Светлые волосы подстрижены коротко, лицо мясистое. Он выглядел так, как средний американец, любящий рулетку, выглядит после трех лет абсолютно беспутной жизни и десяти тысяч порций спиртного. Будь здесь посветлее, наверняка удалось бы обнаружить на его носу и щеках тонюсенькие красные прожилки. Смотрел он прямо на меня.
— Что? — спросил я. Он держал сложенными свои громадные ладони.
— У меня тут муха, понимаете? Совершенно здоровая, нормальная муха. А теперь смотрите…
Кружка воды, стоявшая перед ним, рядом с неразбавленным виски, была почти полна. Он раскрыл ладони прямо над нею. Живая муха попала в воду. Незнакомец, взяв ложечку, притопил ее и держал так, покуда она не замерла окончательно.
— Ну? Видели? — спросил он.
— Видел. И что? Вы поймали муху и утопили ее. Необычайное искусство!
— А если она пробудет под водой десять минут, что тогда? Вы убедитесь, что ей капут?
— Ну ясно.
Он поглядел на часы.
— Сейчас десять минут девятого. В 20.20 я вытащу ее из воды. Вы сказали, муха будет неживой к тому времени?
— Она будет дохлой, дохлее некуда. Он вытащил бумажник, достал оттуда двадцатидолларовую банкноту и положил на стойку.
— Спорю, что она будет жива.
— Жива?
— Да. И улетит от нас с вами.
— Хм. Надеюсь, это не какая-нибудь там игра слов? И что вы не подмените муху на другую.
— Как бы я это сделал? Нет, никаких трюков. Муха расправит крылышки и улетит. Эта самая муха.
Я выложил поверх его двадцатки свою. Через восемь минут он потребовал у бармена соли. Через десять он выудил муху с помощью той же ложечки и вытряхнул ее на стойку бара. Потом достал спичку и ею пододвинул муху ближе к нам. Бесформенный темный комочек.
— Мертва?
— Мертва.
— Погодите, деньги еще не ваши, — сказал мой сосед. И стал сыпать соль на утопленницу. Он тряс солонку до тех пор, покуда не засыпал ее целиком.
— А теперь — внимание!
Я смотрел на соляной холмик. Ничего не случилось. Незнакомец заказал себе еще виски и еще содовой. Я потягивал мартини. И вдруг в соляной могилке что-то шевельнулось. А потом соль разметало, точно маленьким взрывом, живая и невредимая муха стряхнула ее и взлетела! Человек взял со стойки деньги, не спеша спрятал в бумажник.
— Я научился этому два года назад в Сан-Антонио, — сказал он. — Заработал на этом тысяч пятнадцать, ей-богу. Ну, за ваше здоровье, в этот раз плачу я.
— О'кей, это была чистая работа. Подумать только, ожила!
— Соль очень быстро высушивает. Но еще пять минут, и было бы поздно, даже соль не помогла бы. Меня зовут Рой Макси.
— Джерри Джеймсон, — представился и я. Мы обменялись рукопожатием.
Он вытащил из коробки шесть спичек и положил на стойку.
— Ставлю пять долларов — вы не сумеете сложить из них четыре равнобедренных треугольника.
— Нет, спасибо.
— Это тоже способ заработать, Джерри.
Мы разговорились. По его словам, он торговал строительной техникой. Отпив второй глоток от пятой порции, я был уже хорош. Я сказал ему, что должен что-нибудь съесть, иначе свалюсь.
— Я бы тоже закусил, — сказал он. — Но лучше поедим не здесь. Я тут знаю один ресторанчик, у них жарят такие лангеты — пальчики оближешь. Пойдемте?
— С удовольствием, Рой.
Мы рассчитались, оставив чаевые на стойке, и вышли. Дверь мягко затворилась за нами, я спустился по крыльцу на две ступеньки и почувствовал вдруг, как что-то твердое уперлось мне в спину.
— А теперь, Джерри, еще две ступеньки. Вперед! Служитель в ливрее был шагах в десяти от нас. Увидев нас, он спросил:
— Джентльмены, машину?
— Нет, мы вернемся сейчас, — сказал Макси.
— Что это значит? — спросил я.
— На тротуар, живо. Я вас познакомлю с двумя друзьями. Мы хотели бы поговорить о Винсенте. О нашем старинном товарище.
Я не сопротивлялся. В этом состоянии у меня не было никаких шансов. Я припомнил массу приемов, которыми меня обучали когда-то. Но было ясно, что парень прошел школу не хуже моей. Да и металлический предмет коснулся моей спины еще раз.
Я ступил на тротуар. Машины мимо нас шли сплошняком. Когда в их бесконечной веренице возник небольшой просвет, он приказал мне переходить на ту сторону, но я не подчинился, ожидая, когда он толкнет меня вперед. И когда это случилось, я прижался спиной к револьверному дулу и стремительно отвернул налево. Одновременно моя правая рука, взметнувшись и точно прицелясь, ребром ладони врезала ему ниже подбородка. Он не покачнулся, не споткнулся на ходу. Нет. Он сполз на асфальт, точно кукла-марионетка, у которой отстригли нити, приводившие ее в движение. Машины все так же неутомимо мчались по шоссе. Некоторое время я стоял, неуверенно озираясь. Тут мой взгляд засек двух дюжих молодчиков, явно торопившихся ко мне с той стороны трассы. Сильное движение не давало им пройти. Я повернулся и побежал. Я бежал вдоль автострады, навстречу слепящим, летящим на меня огням. Мои туфли производили отчетливый звук, это было похоже на частые звонкие шлепки по обнаженной коже. Мне казалось, что я лечу вперед почти без напряжения, легкий, как ветер.
Но тут, споткнувшись, я едва не упал и услышал как бы со стороны свое хриплое дыхание; в боку закололо. Я обернулся. Преследователей не было видно. Я быстро пошел к огням, сверкавшим впереди.
Большинство заведений располагалось вдоль трассы, но между баром и каким-то притемненным строением тут был переулок, и по нему, я знал, можно было выйти на большую ярмарочную площадь, раскинувшуюся позади клубов и ресторанов. Здесь было полно народу, сновавшего взад-вперед, и я с чувством огромного облегчения влился в толпу. Гирлянды фонариков, прожектора, лампы, глухой гул генераторов, духовые оркестры, громкоговорители, балагурство и лесть зазывал, скользящий бег каруселей. Опилки, запах пота, сахарная вата, три мяча за десять центов, каждый бросок — в цель, гибкие бедра под ситцевой юбочкой, дети, спящие на руках молодых отцов, шумные и опасные стайки шпаны. Я вошел в ритм, я двигался со всеми вместе сквозь запахи пива, духов, пота, мимо мигающих и вздрагивающих огней, среди криков, приветствий, на обмякших ногах. И тысячи огней были для меня как сверкание тысячи лезвий.
Я пробился в угол, где было посвободней, прижался к грязному полотну брошенного за ненадобностью экрана, глядя туда, откуда пришел. Я ждал их. И размышлял. Решимость, которую я увидал на этих лицах, показалась мне знакомой. Ну да, у тех, что в Тампе у аэропорта напали на Винса и Сарагосу, была на лицах та же печать. Пот, покрывавший меня, высох, дыхание было уже не столь прерывистым, и дрожь в ногах прекратилась. Я закурил.
Внезапно рядом со мной очутилась девица. Никогда прежде я ее не встречал. Красные брючки типа тореро, крепкие ляжки. Волосы обесцвечены, губы накрашены густо и ярко. Полные груди под сатиновой блузой. Широкое терпеливое лицо и глаза, по-коровьи покорные. Лет — от семнадцати до тридцати, где-то в этих пределах. Красная сумочка украшена жемчужинками, из которых многих недостает.