— Не голыми же уходить с этого проклятого острова!.. — сердито буркнул тот. — По пути сбудем где-нибудь…
— Но знаете, что больнее всего?… — дрожащим голосом, сквозь сдерживаемые слезы сказала Маслова, обращаясь к профессору Богданову, который смотрел на все происходящее со своей обычной улыбкой. — Это то, что находятся люди, которые смеются над нами… Вы, умный, образованный человек, не можете отрицать, что движение наше выросло из страдания человеческого. Вы не можете не согласиться, что, если усталым людям не удалось осуществить их мечты о земле обетованной, об отдыхе от вековой грызни, то все же простительно им было хоть на время отдохнуть на этой мечте. И все так кончилось… Нам больно, а вы… смеетесь…
— Сударыня, ради Бога… — воскликнул профессор. — Я вполне понимаю, как вам тяжело, — это просто дурная привычка… Ради Бога простите…
И вдруг среди шума на трибуне незаметно появился Петр.
— Товарищи… — сказал он. — Низвините: я складно говорить не умею… того… да говорить много и не о чем… Да… Я уезжаю вот и одно хочу сказать вам на прощанье: гордые все вы очень — все от того и пошло. Умнее всех мы себя посчитали… Покаяться надо и смириться, ничего не поделаешь… Да… У нас, у русских, поговорка есть: сердцем пня не сшибешь… А еще говорим мы и так: дашь сердцу волю, попадешь в неволю. И вот тут есть многие которые не понимающие по-нашему, по-русскому, так вот переведите, молю вас, на все языки… и всем скажите, что русский солдат, мол, Петра… убивец, грешник… так говорит: не серчайте ни на кого, окромя себя, покайтеся… Вот и все. Низвините, что нескладно сказал… Простите ради Христа… — заключил он и низко, по-старинному, поклонившись на все четыре стороны, затерялся в смутно галдевшей толпе, которая ничего не поняла да и внимания большого не обратила на него.
— Доктора… Ради Бога скорее доктора!.. — в ужасе крикнула молоденькая коммунистка, вбегая. — Скорее, скорее…
— Что случилось? — тревожно зашумело собрание. — Что такое?
— Еву убили!.. — задыхаясь, крикнула девушка. — Еще жива, но скорее доктора… Все перерыто, а она в крови плавает… Должно быть, камней ее искали…
— Боже мой!.. Да ведь они же фальшивые!.. — с отчаянием крикнул кто-то.
— Иду, иду… — сказал невозмутимо доктор Бьерклунд.
Лорд Пэмброк и смущенный профессор пошли было за ним, но вбежавший откуда-то Арман что-то тихо сообщил матросам и обратился к профессору:
— Не уходите, профессор. Лейтенант очень просил вас подождать его… Он сейчас придет… Товарищи!.. — крикнул он. — Большинство негодяев уже арестовано, но некоторые скрылись. Сейчас получено известие, что все эти господа со всего острова стянулись к горе Великого Духа и залегли там. Их окружает второй десант с «Норфолька».
Один из матросов, став на возвышение, быстро сигнализирует что-то флагами на крейсер. Оттуда отвечают такими же сигналами и чрез короткое время с крейсера гремит орудийный выстрел, потом еще и еще… И видно, как на горе Великого Духа рвутся снаряды.
— Боже мой, Боже мой!.. — схватилась за седую голову Маслова и вдруг мучительно зарыдала.
Смутный говор. Профессор смущенно потупился. Вдали ухают пушки…
Третий свисток
Очень бедная комнатка Евы. Видно, как маленькими женскими безделушками она пыталась создать себе уют, гнездо. Над рабочим столом потрет Макса, обвитый флером и уже увядшими цветами. А на убогой узенькой кровати лежит и тяжко стонет Ева. Голова ее забинтована вся, все лицо — один сплошной багровый кровоподтек, глаза запухли… Маслова в белом платье больничной сиделки сидит в плетеном кресле, а у окна на стуле понурился профессор Богданов, потухший.
— Боже мой… — печально и тихо говорила Маслова. — Да разве мы были недостаточно жестоки к себе эти последние годы? Вы скажете: и к другим. Да, и в этом наше несчастье… И мы за это платили, — не все, но многие, и очень платили, как ваш Петр.
Ева застонала и невнятно проговорила что-то нежное.
— И эта ваша теория коммунизма, как душевной болезни… — после небольшого молчания продолжала Маслова тихо. — Борис Николаевич, ведь это жестоко, это несправедливо и как это опасно!.. Если мы больны, то те, наши противники, значит, здоровы, да?.. С их тюрьмами, войнами, проституцией?.. Они здоровы?.. И скажите: удовлетворительно, сносно, терпимо было положение рабочих масс в мире? Не вырождались они от постоянных голодовок, не гибли миллионами бессмысленно и преждевременно от всяких болезней, темноты, жалкие, беспомощные? И на глазах у них этот вечный праздник победителей, которые не знали, как уж и беситься… И, когда, наконец, все взорвалось, все завопили, что народ жаден, гадок, ленив, хищен, что он зверь, — да, но откуда, где, как, у кого мог он научиться быть лучше?..