Элеонора тяжело дышит. Ее грудь вздымается и опадает, когда она пытается вдохнуть хоть толику воздуха, борясь с железной хваткой моих пальцев на своем горле. В свете свечей кажется, что вытатуированная змея оживает на ее коже. Клеопатра прижала к груди змею… и погибла. Я медлю, наслаждаясь ощущением смертельной опасности почти также сильно, как нашей близостью. Впервые в такой игре я возбужден сильнее, чем Элеонора.
С яростным криком она обрушивает кол вниз.
Ее движение кажется мне медленным – словно во сне. В моем сознании несколько мгновений растягиваются в минуты. Это чудесное умение позволяет мне насладиться каждой следующей фазой действа – мимолетной улыбкой, предшествующей крику, малейшими сокращениями мышц на груди, движениями змеи, которая словно бы оживает, когда Элеонора наносит удар.
Кол протыкает кожу и ударяется о ребро, прежде чем я успеваю выбить его из рук Элеоноры. Мы тяжело дышим, словно долго бежали. Я почти не чувствую боли, мое тело сотрясается от возбуждения и ненависти. Ненавижу слабость, которая заставляет меня жаждать смерти – закономерного результата моего бунта. А эта женщина понимает все.
Глаза Элеоноры светятся торжеством. Она проводит рукой по моей груди, прикасаясь к ране, и ее пальцы окрашиваются кровью. Искусительница – она подносит руку ко рту и слизывает свидетельство моей слабости. Элеонора знает, что будет дальше, как знаю и я.
Ярость, секс и нечто похожее на покорность – с моей стороны, поскольку теперь я не могу остановиться. Я не позволю ей пить свою кровь, но не могу помешать упиваться моим возбуждением. Движением руки я опрокидываю Элеонору на спину и прижимаю к кровати. Теперь моя очередь. Я вхожу в нее, все глубже и глубже, не торопясь, заставляя женщину кричать и умолять о продолжении. Она вот-вот кончит, я – тоже, прижимаю губы к ее шее, стискивая зубами кожу, моя милая кричит громко – вот она, радость… Сейчас жизнь и смерть кажутся равно желанными, и то, и другое ведет к высшему наслаждению. Элеонора и моя овечка похожи – более чем сами могут осознать.
Я вдавливаю Элеонору в кровать, наполняя ее, но не утоляя голода. Руки комкают и разрывают простыни в тщетной попытке унять судороги моего – такого живого – тела. И в этот миг я ощущаю себя почти человеком. Впрочем, не назвал бы это поводом для гордости. Люди имеют слишком много… изъянов. Однако и я когда-то был человеком и в те времена чувствовал себя по-настоящему счастливым.
Я опустил стекло в кабине эвакуатора, подставил лицо холодному ветру и вдавил в пол акселератор, жалея, что этот грузовичок и вполовину не так быстр, как мой любимый «шевроле корвет». Врубил радио, настроив его на канал кантри. Мерль Хаггард[4] встретил свой двадцать первый день рождения в тюрьме и вынужден был жить, не надеясь на досрочное освобождение. Жизнь! Удивительная это все-таки штука.
Я буксировал машину, которую клиент разбил и бросил на дороге в нескольких милях от города. Он звякнул другу по мобильнику, попросив забрать его, и теперь спешил домой, к теплу и уюту. Я не винил этого парня. Неизвестно, какие чудовища могут встретиться за городом в ночной темноте. Особенно если этот город – Саванна с его извечными сверхъестественными штучками.
Я откинул голову назад, наслаждаясь ощущением ветра в волосах. Как говорят на юге, я балдею от скорости. Держу пари, я б показал недурной результат в «Наскаре»,[5] если бы только мог нормально существовать при свете дня. Вместо этого я вынужден довольствоваться милой сердцу ночью, раскатывая подлунным светом по грязным дорогам юго-восточной Джорджии и асфальтобетонным трассам в предместьях Саванны. Среди местных рыбаков, поколение за поколением живущих в своих лачугах на окраинах соснового леса, я давно уже стал чем-то вроде легенды. Эдаким «призрачным гонщиком» в призрачном же «корвете».
Что ж, не стоит удивляться. Истории обо мне передавались от отца к сыну на протяжении многих и многих лет. Прежде чем появились автомобили, папы, дедушки и прадедушки нынешних рыбаков видели меня верхом на огромном вороном жеребце. Я одевался в черное и носил серебристые шпоры, а упряжь коня, украшенная мексиканским серебром, мерцала в лунном свете. Подобное зрелище до чертиков напугало бы любого, кто осмелился путешествовать этими дорогами в ночной час. Теперь же я пролетаю мимо них на четырех чудесных «гудйирах».[6] Рыбаки, впрочем, не торопятся звать полицию. За все те годы, что я провел, промышляя контрабандой спиртного, копам так ни разу и не удалось меня прихватить. Не поймают и теперь.
Словно отзываясь на мои мысли, сзади раздался вой сирены. Вот черт! Будь я в своем «корвете», оставил бы копов глотать пыль. Помянув недобрым словом долбаную патрульную машину, я съехал на песчаную обочину и затормозил.
– Доброй ночи, Джеки, – послышался нежный голос. Тут уж мне ничего не оставалось, кроме как расслабиться и получать удовольствие.
Офицер Консуэла Джонс из полицейского департамента Саванны подошла к моей машине, потом посветила мне в лицо фонариком, будто бы не узнавая. Я прищурился, надеясь, что она не заметит, как мои зрачки в ярком свете становятся узкими и вертикальными.
Конни я знал с тех самых пор, как она приехала в Саванну. Познакомились мы при забавных обстоятельствах: она расследовала автокатастрофу с моим участием. В тот раз я разбил одну из своих машин, резко свернув, чтобы избежать столкновения с грузовиком на дороге в Тайби. Машина вылетела с дороги и перевернулась несколько раз. Конни приехала к месту аварии раньше врачей и сочла меня мертвым, поскольку моя шея была свернута под неестественным углом: «травма, несовместимая с жизнью». К счастью, милая женщина даже не потрудилась проверить пульс. Вот уж повезло так повезло, старина Джек… Проблема в том, что у меня вообще нет пульса, было бы сложно объяснить, как человек ухитрился воскреснуть из мертвых. Впрочем, растолковать ей, как я вправил шею, тоже оказалось нелегко. Обычно я не столь беспечен, но в тот раз уселся, оказавшись к Конни спиной, и был несколько обескуражен произошедшим, а потому утратил бдительность и не почувствовал человека поблизости. Так или иначе, я сел, взял себя за голову и вернул шею в нормальное положение. Ну, примерно как вы вправляете палец, вывихнутый при игре в бейсбол…
Я понял, что она рядом, только когда Конни изумленно ахнула, а потом спросила меня, как я это сделал. Я ответил, что взял идею из фильма «Смертельное оружие», где Мэл Гибсон, зверски выпучив глаза, убивается об стену, вправляя себе выбитое в суставе плечо. Надо ли говорить, что такое объяснение Конни не удовлетворило – где Гибсон и где я! – и с тех пор наши пути время от времени пересекаются. Она догадывается, что я какой-то странный, но не может понять, в чем тут дело. Конни работает в ночную смену, а потому временами заглядывает в гараж – присмотреть за мной или просто поболтать. Мне хочется верить, что мы стали приятелями. Вдобавок я был бы вовсе не прочь познакомиться с Конни поближе… Ну, вы меня поняли, полагаю.
Я бы с удовольствием сводил ее куда-нибудь, однако отлично понимаю, что Конни мне не доверяет. Повторюсь, она считает меня странным. Необычным. При этом Конни навряд ли знает, что и сама она не так уж проста. В ночь нашей первой встречи я не сумел учуять рядом человека. Возможно, потому, что Конни – не человек. Не знаю, кто она. На оборотня не сильно похожа. Возможно, метиска, полукровка. Трудно сказать с уверенностью. Кстати, она работает только по ночам, Тому должна быть причина, но в таких делах лучше не задавать слишком много вопросов.
Сегодня Конни выглядела просто шикарно. Длинные черные волосы, перехваченные шнурком, падали на спину. Форменная рубашка ей весьма шла. Служебный пистолет покоился на крутом бедре, а значок переливался серебряным и синим в мерцающих огнях мигалки патрульной машины. Истинная представительница власти… Уймись, мое мертвое сердце!
4
Мерль Хаггард (род. 1937) – американский кантри-певец, гитарист и композитор. Несколько раз сидел в тюрьме за кражи и грабежи.
6
«Гудйир» – фирменное название автомобильных покрышек производства английского филиала американской компании «Гудйир Тайр энд Раббер К°».