Но то самое, для чего Сыну Божию надлежало по всему уподобиться нам, служило для Него источником искушений. Чтобы породить в людях веру в любовь Божию, Сыну Божию надлежало уподобиться нам по немощам и страданиям. Но ведь греховный мір условием своей веры в богосыновство человека ставит внешнее благосостояние и видимое совершенство. Отсюда возникал вопрос: поверит ли человек в богосыновство уничиженного и страдающего Сына Божия? Так Христос с глубоким человеколюбием принял на Себя наши искушения [261]…
Тайну этого действительного искушения Христа Иисуса нужно разуметь так, что Он прежде всего искушался как воплотившийся Единородный Сын Божий, с ясным сознанием Своего богосыновства, как посланный от Бога на землю свидетель Его любви: по снисхождению Он вошел в область человеческих искушений подвигом собственного искушения [262] для того, чтобы быть милостивым и верным первосвященником, чтобы сострадать нам в немощах наших, изведавши их опытно. Но принявши наши немощи, Он искушался уже подобно нам, как человек, по немощи нашего естества. Отсюда, как искушения, Единородного Сына Божия, искушения Христа клонились к тому, чтобы Он выделил Себя из общества людей, проявил Своё исключительное отношение к Богу и людям, но как искушения человека, они клонились к тому, чтобы породить сомнение в Нем относительно Его богосыновства. Искусительное если можно передать дилеммой: или покажи свое исключительное отношение к Богу и людям, или Ты не Божий Сын. „При Своем воплощении, — хорошо говорит Тренч, — Господь соединил Свою судьбу с судьбою всего рода человеческого; искушение состояло в предложении, чтобы Он вновь отделил Себя от людей. Согласиться Ему на это значило бы уничтожить все свое дело, как Ходатая и Посредника. Если бы при всяком более сильном напоре на Него страданий и мук міра Он прибегал к власти, которая была присуща Ему, как Сыну Божию, и таким образом исключал Себя из того, что доступно вообще человечеству; то где был бы сотоварищ–человек, победитель міра своею человеческою верою, а не своею божественною силою? Исчезла бы вся жизнь по вере“ [263]… Но если богосыновство не свидетельствуется ничем исключительно свойственным Сыну Божию, то в таком случае не подлежит ли оно сомнению? Общие всему человечеству нужды, которым подвергнулся и Христос, по–видимому, по человеческому рассуждению, противоречили небесному голосу, выставляли его обманчивым и могли порождать для немощей человеческой природы страдания борьбы [264].
Είπε ιva λίθοι ουτοι άρτοι γένωνται (Μф. IV, 3, — Лук. IV, 3).
51. Определяя так смысл слов если Ты Сын Божий, мы тем самым даем основание понимать известным образом значение голода в искушении Иисуса Христа и силу искусительного предложения: скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. — Несомненно, что голод Иисуса Христа нужно разуметь в смысле естественного, основанного на законах природы стремления, предмет которого, так или иначе определяемый, намечается искушением. Св. Василий Великий пишет: „думаю, что сатана сам по себе не может ни в ком быть виновником греха; но пользуясь иногда естественно происходящими движениями, а иногда и запрещенными страстями, чрез них старается небодрствующих над собою вводить в свойственные страсти дела. Пользуется же естественными движениями, как покушался поступить с Господом, когда узнал, что Он алчет, сказав: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами [265]. Однако нельзя думать, что искушение Иисуса Христа исчерпывалось алчбою, как таковою, нельзя думать, что сила искусительного предложения измерялась степенью собственно стремления к пище