Врач прибыл через час, и лишь утвердил факт смерти. Люциус не проронил при мне ни слезинки, когда я подошёл к нему, спрашивая, что теперь будет.
— Мало приятного, — бросил он, поднимаясь с пола и держа тело Софии на руках. — Я поеду к лорду Старку.
— Я с вами, — вызвался я.
— Мне кажется, вам следует побыть с женой, — горько ухмыльнулся князь.
— Я не хочу оставлять вас одного в час потери.
— Меня, или себя? — язвительно сказал он.
Я не обижался. Он сейчас озлоблен на весь мир, я знаю. И его упрёк я снёс без оскорбления. В конце концов, упрёк был справедлив. Я сам не хотел оставаться один, понимая, что Софии больше нет. Джильда не поможет. Из всех женщин, что я знал, искренне утешать умела только та, чьё тело сейчас держит князь.
— Раз вы решили, идёмте, — Люциус направился к двери, прижимая к себе тело леди Старк. — Мефисто! Сию же секунду готовь карету!
Едва он договорил, как раскат грома пронёсся по мрачным небесам. Словно сама природа рыдала о потере этого ангела. И Люциус в этот момент выглядел нелюдимым. Свирепым, яростным, словно львом, опасным даже в своей защите. Но взгляд его не выражал ничего, кроме боли. Глубокой, безмерной боли. Мы подошли к выходу из дома, где нас уже ждал Мефисто. Увидев труп, он сжал челюсть и издал неясный звук, напоминавший одновременно рычание и скулёж. Никогда ещё не слышал подобного от человека. Он посмотрел на князя, который горько усмехнулся.
— Только представь, насколько прогнили их души, раз они осмелились сделать такое, — сказал он слуге, ногой толкнув двери. Те распахнулись, дав мне увидеть ужас, творившийся на улице. — Идёмте, Колдуэлл. Не отставайте, не то промокнете.
Я молча кивнул, быстрым шагом следуя за ним к карете. Садясь в неё, Люциус глянул на кучера, сказав строго и властно:
— Вези меня к Старку. Бережно, словно больную мать, или я брошу тебя под колёса чужой повозки.
— Слушаюсь, милорд, — быстро ответил кучер, накидывая на голову капюшон.
Едва я закрыл дверь, как карета тронулась, и мы помчались к лорду Роберту. Астери не выпускал из рук тела Софии, всё лаская её и убирая падавшие пряди с личика. Он шептал:
— Зачем ты так со мной? Ты жестокая, София. И после этого ты меня-то звала бессовестным?
— Люциус, — обратился я, опустив руку на его плечо. — Я понимаю вашу боль, но пожалуйста, постарайтесь держать себя в руках. Мёртвые нас не слышат.
Он медленно повернул ко мне голову, и с губ его сорвался издевательский смешок.
— Мёртвые? Взгляните в это лицо, и назовите её так снова! Взгляните, говорю!
Я решил выполнить его просьбу, дабы не раздражать и без того возбуждённые нервы. И хоть мне очень тяжело и больно это признавать, но София не выглядела мёртвой. Её румянец не сошёл, щёчки не впали, личико ещё не осунулось и не изуродовалось посмертным параличом. В самом деле, язык не поворачивался называть её мёртвой. Словно это не холодный труп, словно она только спит. Словно это принцесса, погружённая в глубокий сон, и ждёт поцелуя своего принца. Я невольно потянулся ладонью к её щёчке, как карета начала поворачивать, и я завалился немного набок, увидев в окно дождливую улицу, освещённую фонарём. Я увидел там разбитую карету, двух коней, и чьё-то тело. Присмотревшись, я с ужасом разглядел ту самую гадалку, которой Люциус месяц назад пророчил смерть. И вот она. Сбита каретой, растоптана конём. Я услышал смешок за спиной.
— Увидели её? — спросил князь.
— Она… как… Боже! Вы были правы! — воскликнул я с шоком и страхом.
— Я только угадал, предположив наиболее допустимую для этой женщины смерть. И меня печалит то, что в день смерти чистого ангела умерла и мерзкая воровка.
Я задёрнул окно шторкой и повернулся к Люциусу.
— Вы порой пугаете меня, князь.
— Я чаще пугаю сам себя, — многозначительно ответил он, вернув взгляд к Софии. — Неужели это конец, Софи? Неужели ты так и бросишь меня одного?
— Вы рвёте мне сердце! — не выдержал я. — Сколько боли в вашем голосе, Люциус, сколько скорби! Я клянусь, я едва держусь, чтобы не зарыдать тут, перед вами, над телом этой добрейшей и прекраснейшей женщины. Умоляю, не говорите с ней. Плачьте, если вам легче, я не подумаю осуждать, но только не говорите!
Он помолчал, смотря на меня. И грустно улыбнулся.
— Раз так, вы тоже дайте волю чувствам. Я вижу, как слёзы дрожат в ваших глазах. Я держусь, потому что думаю, что будет с лордом, когда он узнает о смерти последней леди Старк, которую я привёл на смерть, сам того не сознавая.
Я сжал свои волосы руками, опустив голову и глотая горечь в горле. Что станет с лордом, который лишился жены, а теперь и дочери. Мне было тяжело дышать от давившего чувства скорби и печали. Я не приду на похороны, я не выдержу. Перед глазами проносились все моменты, связывавшие меня с ней. От самого нашего знакомства до этого дня. Ещё недавно она так спокойно и ласково смотрела на меня, меня, который смел злиться на неё за доброту к беднякам, а теперь она такая холодная и тихая, и лишь земля и гроб станут её последним пристанищем. В её красивом нежном мягком теле будут копошиться черви, изъедая плоть, в которую когда-то была заключена самая чистая душа из всех существовавших. Я проклинал себя за то, что в Рождество назвал её игрушкой и рабой мужчины. Хоть я и считал, что женщина должна быть покорной и услужливой, я не имел права так её называть. Лишившись матери, она утешила меня, который был наказан за свой эгоизм и глупость. Она одна плакала над моим вальсом, она поняла, что я рассказывал в нём. Она плакала, когда я говорил о свадьбе с Джильдой, потому что была искренне рада за меня. Она любила меня. Любила Люциуса и Джильду, которая улыбалась ей в лицо, а за спиной звала «покорной самкой». София. Мой светлый нежный ангел София, зачем ты умерла? Зачем ты выпила тот чай? Зачем тебя можно было желать отравить? Ты чистейшее из всех созданий природы, ты воплощение женственности и доброты, средоточие любви и ласки, неужели тебя больше никогда не будет? Неужели твоя душа теперь далеко, с ветром мчится сквозь холод и тьму от земли, устремляясь в небытие? Меня пьянило сладким ядом моё самолюбие и любовь к внешности жены, и я не замечал, как ты прекрасна. Твои дикие глаза, излучавшие свет и надежду, твоя белая кожа и твои волосы, что делали тебя древней скандинавкой, твоё тело, твои изгибы бёдер, твою грудь, твои руки. Твоё лицо, полное безмолвной нежности. Женись я на тебе, а не на Джильде, была бы ты жива? Я умоляю тебя, небесный добрый ангел, вернись к жизни. Дай увидеть тебя ещё хоть раз. Дай коснуться тебя, прошу всеми силами души. Я не хочу жить в мире, где не будет тебя, София. Вернись сюда. Вернись ко мне.
Мы приехали к поместью лорда Роберта, когда гроза разбушевалась, и молнии били во все стороны, а дождь нещадно хлестал в лицо. Несмотря на то, что до дверей поместья от кареты идти, а тем более — бежать было около нескольких секунд, я и Люциус промокли. Нам открыл дворецкий, и ахнул, увидев тело Софии.
— Зовите лорда, но не говорите ничего, — сказал князь. — Пусть увидит сам.
Спустя минуту к нам вышел лорд. Зал пронзил его крик. Опираясь на трость, он быстро подошёл к нам и, роняя слёзы, попробовал взять дочь. Люциус держал её сам, ибо руки лорда Роберта сильно тряслись.