Пока мы общались, Рэндал параллельно вел переписку с другим техническим предпринимателем, Брайаном Джонсоном: пару лет назад он продал свое решение по автоматизации платежей электронной платежной системе PayPal за 800 миллионов долларов. Теперь Джонсон управлял венчурным фондом OS Fund, который, как я понял из описания на сайте, «инвестирует в предпринимателей, работающих над исследованиями, которые в будущем позволят сделать огромный шаг вперед и переписать операционную систему жизни». Такая формулировка показалась мне странной и тревожной – нечто крайне важное о человеческом опыте открылось и распространилось за пределы своего эпицентра, области залива Сан-Франциско. Метафоры «программного обеспечения», как метастазы, стали проникать и в наши представления о том, что значит быть человеком. Вот как Джонсон выразился в манифесте на сайте фонда: «Как в основе компьютеров лежит операционная система, так и все в мире держится на ней. Наиболее часто мы ощущаем качественные изменения именно на уровне операционной системы».
И настолько же важна метафора проекта эмуляции Рэндала: представление разума как части программного обеспечения, некоего приложения, запущенного на платформе из плоти. Используя термин «эмуляция», он стремится подчеркнуть сходство мозга с операционной системой компьютера, которую можно эмулировать и на макинтоше – то, что он назвал «независимым от платформы кодом».
Как и следовало ожидать, области науки, развитие которых необходимо для эмуляции всего мозга, чрезвычайно сложны, и их теории крайне неоднозначны. Рискнув сделать грубое упрощение, я скажу, что эту идею можно представить примерно так. В первую очередь вы извлекаете нужную информацию из мозга человека: нейроны, бесконечно разветвленные связи между ними, процессы обработки информации – это станет возможно благодаря специальной технологии или комбинаций технологий (нанороботов, электронных микроскопов и др.). Результаты этого сканирования станут основой для реконструкции нейронных сетей мозга субъекта, которые затем преобразуются в компьютерную модель. И, наконец, вы запускаете эту модель на другой платформе, не из плоти: на суперкомпьютере или человекоподобной машине, предназначенной для воспроизведения модели сознания, – возможно, на чем-то, подобном Primo Posthuman, предложенном Наташей.
Рэндал не раз объяснял мне, отвечая на вопросы о «существовании вне человеческого тела» (а спрашивал я не однажды), что вся суть такой независимой платформы – в ее разнообразии: не будет только одной платформы, только одного стандартизированного бытия.
Это была концепция, которую трансгуманисты называют «морфологической свободой» – свободой с позволения технологий принимать любую телесную форму.
«Вы сможете быть всем, чем пожелаете, – говорилось в статье о загрузке разума в журнале Extropy середины 1990-х годов. – Вы сможете быть большим или маленьким, сможете летать и быть легче воздуха; сможете телепортироваться и проходить сквозь стены. Вы сможете быть львом или антилопой, лягушкой или мухой, деревом, бассейном, слоем краски на потолке».
Действительно заинтересовало меня в этой идее не то, какой странной и неправдоподобной она казалась, а то, как принципиально важно было идентифицировать эту универсальную сущность. Когда я разговаривал с Рэндалом, я в основном пытался оценить возможность реализации проекта и выяснить, что он рассматривал как желательный исход. Но когда мы расставались, когда я вешал трубку или прощался и уходил на ближайшую станцию, то ощущал некоторое влияние этого проекта и странные изменения в себе.
В конце концов было нечто парадоксальное и определенно человеческое в этом стремлении к освобождению от человеческой плоти. Я ловил себя на мысли, что все время думаю о произведении У. Б. Йейтса «Плавание в Византию», в котором стареющий поэт пишет о жгучем желании освободиться от слабеющего тела и больного сердца, отказаться от роли «умирающего животного» и принять форму рукотворной и бессмертной механической птицы.
Йейтс, очевидно, писал не о будущем, а скорее об идеализированном призраке Древнего мира. Но эти два понятия никогда не были четко разделены в нашем сознании, в нашей культуре. Все будущее утопистов является, так или иначе, пересмотренными идеями древних мифов. Мечта Йейтса – это мечта вложить нетленную душу в архаичное устройство, вечную механическую поющую птицу. Он писал об ужасе старения и телесного упадка, о стремлении к бессмертию. Он просил «мудрецов» выйти из «священного огня» и собрать его «в искусстве вечности». Он мечтал о будущем, невозможном будущем, в котором он не умрет, – о сингулярности. Он пел о том, что было прошлым и приходило, и проходило.