Я прихожу в заседание с философским рассуждением в руках. Если я воодушевляюсь, если меня трогает дело, если я негодую, это не мною создано; это дело магнетического тока между моими судьями и мною – так называют необъяснимое внушение. Я испытываю, но я не действую; я воспроизвожу, но я не создаю. В начале речи мое возбуждение проявлялось в легкой, едва заметной степени, мой взгляд был устремлен на судейский стол; я чувствовал, не отдавая себе отчета, что «это начинается»; что мой тон гармонирует с настроением суда, и, как в электрической машине, сила тока возросла. Мое возбуждение росло по мере того, как оно сообщалось суду. Пусть мой стиль будет изящным или грубым, мои жесты грациозными или неуклюжими, мое произношение изысканным или вульгарным, моя манера говорить благородной или шаблонной – тон, которым я буду излагать мои чувства, не будет фальшивым; он не может быть таким. Сколько могущества, дорогие собраты, в этом свободном красноречии, вдохновляющемся в зале заседания, зарождающимся от своих идей, вибрирующем от своих живых чувствовании, всецело идущем в унисон с слушателями, заставляющим их силою своей мысли, своего увлечения принять истину, созревшую при холодном, спокойном размышлении, продуманную с терпением, тщательно приведенную к известному синтезу!
Такова высокая и законная концепция роли адвоката.
Мы не риторы, произносящие академические речи по заказу наших клиентов.
Мы – сотрудники судей; мы производим перед ними и для них первоначальную оценку дела, когда отношения сторон привели к необходимости разрешить дело судебным определением.
Мы обязательно должны являться в заседание, зная процесс до конца ногтей! Но нам не следует произносить речей, преследующих иную цель, кроме выяснения дела судьям. Нужно говорить перед судьями то, что может уяснить его и ничего более. Говорить мы должны только таким образом, чтобы достигнуть этого уяснения, и никаким другим. Время судей дорого, наше также, а нужно уметь замолчать, когда нам нет нужды более говорить. Все это еще раз подтверждает уже сказанное мною о необходимой подвижности в плане речи. Его необходимо приспособлять, смотря по обстоятельствам, к потребностям дальнейшего обсуждения дела, следующего за тем, в котором мы принимаем участие и производимого судьями без нас при их совещании.
XI
Я знаю возражение против моих слов: «Все это очень хорошо для талантов, но… но…» Кончайте, пожалуйста… Послушайте, разве у вас меньше таланта, чем у людей, вполне успевших на нашем поприще? Да позвольте мне сказать, что я совсем не верю в таланты. Чем более я живу, тем более приобретаю убеждение, в конце концов очень утешительное, что в деле успеха роль природного таланта очень мала и далеко уступает роли труда.
Вы воображаете, что такой-то обладает удивительным талантом, Вы видите, как он говорит по известному делу, почти не изучая его. Но вы не видите огромной подготовки, которая дала ему эту легкость усвоения, эту способность концепции, эту быстроту анализа.
Пианист принимается разбирать известную пьесу. Ни чтение, ни исполнение ее не стоят ему ни малейшего усилия. Спросите же его, сколько гамм, сколько этюдов повторял он в течение целого ряда лет. Он обязан своими успехами обширному общему образованию. Но, конечно, те, которые одно за другим выучили лишь «Карнавал в Венеции», «Молитву девы», и т. п., должны начинать снова свой труд, чтобы одолеть какой-нибудь вальс или мазурку.
Я охотно повторил бы перед вами, мои дорогие собратья, тот совет, который дал мне в двух словах мой высокочтимый патрон: «без нетерпения». Ведь вы, я думаю, не претендуете достигнуть славы в один день. Конечно, я искренно желаю, чтобы вы могли сказать про себя Корнельевскими стихами: