Бедный малый не понимал, что его профессор в глубине души так же верит в риторику, навязанную ему школьными программами, как Фонтанароза в свое целебное средство. Я знавал таких профессоров риторики, которые смело, с риском быть обвиненными в новшествах, пренебрегали старой методой, энергично призывали своих учеников к личному свободному труду, развивали в них мысль, способную рождать идеи, а не строить из гнилых досок подпорки для чужих мыслей. Правда, это были выдающиеся люди, и, как это бывает лишь с действительно редкими энергичными умами, они не были подавлены школьною рутиною.
Молодой стажер готовит свою первую речь. Целые дни, недели, месяцы размышляет он над ее содержанием, обдумывает выражения, жесты, и дикции. По ночам ему грезятся блестящие уподобления, ядовитые змеи ироний, рычащие псы грозных обличений. Горничная его матери застает его произносящим речь перед зеркалом, подобно Демосфену на берегу моря.
Наконец, настает великий день, день судебного заседания, день, когда откроется миру великий талант и будет награжден достойным триумфом.
«Господин такой-то, слово принадлежит вам», и вот поднимается молодой Цицерон, величественный, гордый, развертывает страницы своей памяти, и льются торжественные, совсем как в pro Milone, бесконечные периоды, в убаюкивающих кадансах, с строго выдержанным размером, с звучными повышениями и понижениями.
Эта прекрасная речь, с ее трехчленным propositio и demonstratio, с драматическим exordium и трагическим peroratio, фальшиво звучит в пустой зале, перед тремя судьями, кусающими губы, и товарищем прокурора, переворачивающим листы своего реестра, чтобы скрыть смех.
И вот, трудолюбивый, умный, полный желаний сделать все, что только в его силах, несчастный оратор, ставший жертвой того, что называют заученностью, ясно видит расстояние, отделяющее его от старших товарищей, произносящих каждый день без утомления, без усилий речи, интересующие судей, приковывающие их внимание, заставляющие публику дослушивать их до конца, как будто, какой-нибудь волшебник приковал ее к скамьям. «О, как трудно говорить на суде!» говорит он себе и, обескураженный, не решается сделать новую попытку.
Но верьте мне, дорогие товарищи, судебная речь есть отдых, спорт, правда трудный, но освежающий и самым лучшим образом отвлекающий от многочисленных и скучных обязанностей нашей профессии.
Если вам речь кажется трудной, то это потому, что, благодаря риторике, вы приобрели ложные идеи о построении судебных речей.
На самом деле, судебная речь – самая легкая вещь на свете, самая простая, потому что она наименее искусственная вещь, наиболее естественная. Я это сто раз говорил моим молодым товарищам, и сто раз я получал один и тот же ответ: «Да, для тех, которые умеют пледировать, но не для остальных!» Признаюсь что в начале этот ответ меня очень сердил: нет ничего более досадного, как видеть робеющего молодого человека, если только это не та скромность, которая служит очагом лени.
Но постоянное повторение этого ответа заставило меня задумываться. Я кончил тем, что уяснил себе глубокую философию этого дела и составил целый курс судебной риторики, главнейшее положение которой сводится к следующему: «Пледировать очень легко, для этого достаточно уметь пледировать».
I
Если между вами есть лентяи или люди самонадеянные, я им сейчас доставлю великую радость. Я начну излагать самые чудовищные теории, я буду проповедывать лень, я буду приглашать к самонадеянности. К сожалению, я должен предупредить этих господ, что их удовольствие будет эфемерным.
Всякий педагог скажет вам, что нужно приготовлять свои речи.
В силу присущей ему способности, в силу какого-то рокового закона, побуждающего его смешивать самые разнородные вещи, он примет судебную речь за написанное сочинение и продекламирует с чувством известные стихи Буало: