— Господа, не обращайте внимания, это случайно вырвалось. Всё в порядке.
Несколько минут оба супруга сидели злые, дуясь друг на друга. Первой заговорила она:
— Ты мне сделал больно.
Он пробормотал:
— Душенька, прости. Сам не знаю, что на меня нашло.
Помолчав, женщина спросила:
— Да неужто ты меня ревнуешь к этому хлыщу?
Дмитрий засопел, а потом ответил:
— Ты сама сказала, что тебе он по вкусу.
— Шуток не понимаешь, милый?
— Нет, не понимаю таких.
— Очень, очень жаль. Ревновать нелепо. Ты же знаешь: мне никто не нужен, кроме тебя.
Посмотрел на нее насуплено:
— Поклянись, пожалуй.
— Я уже клялась перед алтарем. Этого достаточно. — Чуть помедлила. — Хорошо, если ты желаешь — уедем.
— Нет, изволь остаться.
— Ты ж хотел уехать?
— Я уже раздумал.
На обратном пути, взяв извозчика, первое время сохраняли молчание. Наконец Лидия сказала:
— Митя, не сердись. Мы должны учиться жить в согласии друг с другом. Привыкать уступать без нервов. Коль бываем в свете, поневоле общаемся: ты — с другими дамами, я — с другими же кавалерами. Ревновать нельзя. Мы не на Востоке, ты не шахиншах, я не одалиска.
Успокоившись, он уже обрел способность критически мыслить и проговорил с иронией:
— Очень жаль, что не на Востоке.
— Ты хотел бы запереть меня в башне?
— Я хотел бы иметь гарем.
Рассмеявшись, она стала театрально колотить его по плечу сложенным веером из слоновой кости.
4.
Посещали салон мадам Калергис еще не раз. С удивлением слушали, как его посетители, не боясь последствий, поливают грязью действующую власть, награждая короля самыми нелестными словами. Говорить такое в России о Николае I было невозможно. Тут же попадешь в лапы к Дубельту и его молодчикам.
Мнения супругов и тут разошлись: Дмитрий оказался явным консерватором и приверженцем русских патриархальных ценностей; соглашался, что крепостничество в диких его формах неприемлемо и нуждается в улучшении, но считал, что совсем отменять рабство невозможно, ибо это основа Российской империи; Лидия восхищалась свободомыслием Франции и мечтала о коренных переменах на Родине. Предлагала мужу насовсем перебраться в Париж. Он и слушать не желал: должен получить место при дворе, ведать церемониями, распоряжаться на балах и приемах государя и вообще состоять при царе-батюшке. Променять карьеру в России на богемную жизнь во Франции? Ни за что на свете! Лидия понимала и уступала логике мужа, но в душе что-то продолжало свербить и не соглашаться: ей хотелось вольности, беззаботности, как у Маши Калергис. Чуть завидовала ей. Та ни от кого не зависела, делала, что хотела. В том числе меняла любовников как перчатки… Нет, конечно, Закревская-младшая любит мужа и мечтает иметь от него детей. Ей противны связи с другими мужчинами. Если б Дмитрий не был таким упрямым и не следовал всем привитым ему Карлом Нессельроде патриархальным ценностям, стал бы в ее глазах идеалом вообще. Но увы, увы… Приходилось смиряться.
Провели в Европе четыре месяца. Возвращались домой в конце августа. Снова плыли на пароходе, но на этот раз уже из Гавра. Море было спокойное, ровное, чайки вились около бортов в ожидании брошенных им кусков хлеба. Лидия лежала в шезлонге на палубе и слегка придерживала широкополую шляпу от случайных порывов ветра. Подошел Дмитрий — он был в светлом летнем костюме и рубашке апаш.
— Не скучаешь, душенька? — Муж курил сигару и прищуривался от солнца и от дыма.
— Не скучаю, но, скорее, грущу: осени не хочется и зимы. Холодов, морозов… Брр!
— Что поделаешь: мы не Франция и даже не Германия.
— К сожалению.
Петербург встретил их дождем и туманом. Тут еще выяснилось, что Нарышкины в ссоре и Надин с ребенком проживает отдельно, протестуя против регулярного пьянства Алекса. Тот божился, что давно не пьет и ведет себя как благопристойный супруг. А жена не верила, находясь в каком-то странном состоянии полубреда. Лидия пыталась ее успокоить, но мадам Нарышкина отстраненно смотрела на мадам Нессельроде, что-то бормоча. Вдруг очнулась и сказала вполне внятно:
— Он еще пожалеет, дрянь.
— Что ты, что ты, голубушка! — испугалась подруга. — Мы христиане и не можем унижаться до мести. Христиане должны прощать.
Покривившись, прибалтийка начала кусать нижнюю губу. Наконец ответила:
— Нет, не бойся, никого убивать я не собираюсь. Просто вместе с Ольгой перееду к матери в Москву. Может, там развеюсь.
— Вот и замечательно. Перемелется — мука будет.