Нессельроде даже передернуло:
— Твой цинизм меня просто убивает, голубушка.
— Я не удивляюсь: ты пока новичок в Париже.
Лежа у себя в комнате, дочь московского генерал-губернатора все никак не могла уснуть и ворочалась с боку на бок. Думала разгневанно: "Черт возьми, эта магдалина, даже в положении, увела кавалера у меня из-под носа! А еще подруга! Нет, ну, я, конечно, не намерена изменять супругу, но невинный флирт вполне допускаю. А Надин, должно быть, падка на пишущих джентльменов. Снова попадет в какую-нибудь историю. У Дюма наверняка есть любовница. И Нарышкина снова окажется, как бельмо в глазу. Вот и поделом. Как она писала? "Для меня послужит настоящим уроком…" Да урок не в прок. Впрочем, отчего я тревожусь? Мне не все ль равно? Пусть она с Дюма найдет свое счастье. Нет, какое счастье, если Надин беременна от другого? Вот поганка! Тише, тише, надо успокоиться. Почему я волнуюсь? Не влюбилась ли сама в Дюма-сына? Да ни Боже мой. Он приятный молодой человек и веселый собеседник, но мое сердце принадлежит исключительно Дмитрию. Я клялась ему в верности перед алтарем. Правда, наши свечки тогда погасли… Может, неслучайно? Суеверие — суть язычество. Но приметы иногда удивительно сбываются. Предки-язычники тоже не дураки были… Нет, семья для меня священна. Я теряла голову с Рыбкиным, но теперь ни-ни. Я же не блудница вроде Нарышкиной. Запятнать честь семьи Нессельроде не имею права. И к тому же — Толли, милый мой сыночек, он залог моей верности супругу. Я люблю Митю! И на всех посторонних Дюма мне решительно наплевать с высокого дерева".
Запалив лампу, положила на стол письменные принадлежности, села, обмакнула перо в чернильницу и размашисто вывела на листке бумаги:
"Милый мой, бесценный муж и повелитель! Обещала тебе писать каждую неделю и, как видишь, не нарушаю слова. Низкий поклон от Маши и Надин. Мы живем дружно и ведем себя скромно. Все мои мысли только о тебе и о Толли. Здесь уже тепло, скоро настоящее лето. Приезжай скорее. Мне в Париже без тебя очень одиноко. Да, мечтала о поездке во Францию, а теперь понимаю: главное для меня — не Франция, а ты. Где ты, там и счастье. Покрываю твое лицо поцелуями. Отвечай немедля. Преданная тебе всецело твоя жена Лидия".
Перечла, подумала и разорвала на мелкие части. Все письмо показалось ей чересчур сентиментальным и пафосным. Вдруг у Мити возникнут подозрения: "Что это она так напористо объясняется мне в любви? Уж не хочет ли скрыть тем самым вспыхнувшие чувства к другому?" И пробормотала:
Завтра напишу поспокойнее. Утро вечера мудренее.
3.
Встретившись с Нарышкиной на другой день, Лидия сияла, щебетала, говорила на отвлеченные темы, долго рассказывала, как они с Дмитрием здесь, в Париже, в 1847 году, больше часа искали ресторан, где готовят лягушачьи окорочка, а затем, отведав, оказались разочарованы — лапки походили по вкусу на перепелиные. Мнение Надин о французской кухне было неплохое, но призналась, что она, по беременности, бредит солеными огурцами и квашеной капустой. От еды перешли к духовному — книгам, театрам, и у Нессельроде вырвалась фраза:
— Кстати, о писателях: как тебе Дюма-младший?
Дама опустила глаза и смотрела в чашечку кофе задумчиво. Наконец ответила:
— Он необычайно галантен.
— Проводив, напросился к тебе на чай?
— Да, попытку сделал, только я отказала, вежливо сославшись на головную боль.
— Не обиделся?
— Нет, нимало. А тем более всю дорогу расспрашивал только о тебе.
— В самом деле?
— Да, по-моему, он в тебя влюблен.
Лидия расхохоталась, впрочем, не вполне натурально.
— Не смеши меня, пожалуйста, дорогая.
— Правда, правда. Все выведывал, очень ли ты привязана к своему супругу и не означает ли твой приезд сюда без него ваш разрыв?
— Что ты ему сказала?
— Всё как есть: любишь и любима и заботишься о маленьком Толли, и к макушке лета ожидаешь приезд в Париж Дмитрия.
— Правильно, спасибо. — У нее глаза словно погрустнели.
— Или я была неправа?
— Нет, нет, права! — спохватилась та. — У Дюма-сына никаких шансов на мой счет.
— Ой ли? Не лукавишь?
— Я клянусь, что не помышляю о романе на стороне.
— И не станешь дуться, коли я смогу захватить в полон его сердце?
— Что ты, что ты, буду за тебя только рада. Но прости, а твоя беременность?
— Я надеюсь, не помешает. Может, наоборот: запишу ребенка на имя Дюма. — Хищно ухмыльнулась. — Да шучу, шучу. Сухово-Кобылин, кстати, написал мне письмо.