60. В итоге оказалось бы, я думаю, что все они стремились прожить этот день самым неприятным образом, и что ничего серьезного не случилось, что могло бы помешать им точно так же провести и следующие дни. Мало того, я знал, что то, что в их жизни казалось мне мучительным, могло им быть приятно; и действительно, вскоре после того один деятельный и благоденствующий деловой человек, говоря с моим приятелем о том разочаровании, которое он испытал во время путешествия по Италии, заметил, что он не в силах прожить более трех дней в Венеции, так как там не было никакого шума.
61. Но, допустив даже, что эти звуки происходят постоянно от удовольствия обитателей Лондона, тем не менее невольно задаешь себе вопрос, как их вокальное и инструментальное искусство может в схеме природы быть сравнено с вокальным искусством низших животных? Мы действительно можем свистки наших машин, предупреждающие об опасности на мосту, как мучительное человеческое изобретение, сопоставить со свистом сурка, а топот ног и скрип колес считать человеческим усилением звуков, производимых насекомыми при трении крыльев или лапок о бока; но даже и при этом сравнении мы можем почувствовать некоторое унижение, замечая, что цикады и сверчки, находя удовольствие в таком дрожащем пении, имеют и свободное время, чтоб отдыхать на радость себе, и что полет светляков тих и беззвучен. Но каковы эти звуки, производимые нами, в сравнении с пением птиц? Этот Лондон есть главное гнездо людей в мире; и я стоял в центре его. В лавках Флит-стрит и Ладгейт-Хилл по обеим сторонам я мог, без всякого сомнения, купить сколько угодно детских книг, в которых, с целью религиозного образования, считаемого противоположным светскому, сообщается им, что птицы в своем пении славословят Бога. Но, хотя, с одной стороны, вы можете быть вполне уверены, что птицы не поющие машины, тем не менее, с другой стороны, также бесспорно, что они не имеют ни малейшего намерения славословить Бога своим пением, и что мы ничем не можем больше вредить религиозному воспитанию наших детей, как начав его со лжи. Однако можно было бы надеяться, что хоть мы, люди, станем славословить Бога в тех песнях, которые возносим к Нему из наших главных гнезд. И хотя на вершине Ладгейт-Хилла в соборе Св. Павла попытки этого рода и делаются раз в неделю ограниченным количеством лиц, однако, снова к нашему стыду, мы должны признать, что птицы хуже или лучше, но поют все и каждый день. И я, стараясь проследить чувства и занятия проходивших мимо меня лиц, не мог с ежеминутно все более возрастающим любопытством не задать себе вопроса о том, какое впечатление произвело бы на этих прохожих и проезжих появление среди них каких-нибудь высших существ с такой же вестью мира и радости, с какой они некогда явились, знаменуя и возвещая рождение Христа?
62. Может быть, вы припомните, как я в моих весенних лекциях в этом году обращал ваше внимание на одну картину Мантеньи на выставке, изображающую полет двенадцати ангелов по голубому небу, ангелов, воспевающих гимн Рождеству. Я должен заметить вам, однако, что один из наших английских художников, занимающих видное положение, не разделяет моего мнения относительно этой картины и высказал, что «мы в Англии нуждаемся в хорошем, а не в забавном искусстве». Мне же кажется забавным искусством это вокальное и архитектурное искусство Ладгейт-Хилла, а не картина Мантеньи. Но я принужден допустить, что если б сцена, изображенная на картине, осуществилась в действительности, то результат в глазах большинства людей показался бы еще забавнее. В самом деле, представьте себе, что над Ладгейт-Хиллом небо в действительности мгновенно стало бы голубым, а не черным, и что на нем явилось бы двенадцать ангелов «с серебряными крыльями и золотыми перьями», которые опустились бы на карниз железнодорожного моста, подобно тому как голуби опускаются на карниз св. Марка в Венеции; далее, что эти ангелы пригласили бы жадных деловых людей, стоящих там внизу, в центре города, признаваемого самым цветущим во всем мире, примкнуть к ним на пять минут и пропеть с ними пять первых стихов псалма 102: «Благослови, душе моя, Господа и вся внутренность (очень удобный случай для выражения их самых затаенных чувств) имя святое Его. Благослови, душе моя, Господа, и не забывай всех благодеяний Его».