Разве при одном даже таком предположении вы не чувствуете, что произнесение этих слов является кощунством? И разве вы не можете вообразить себе, что толпа, при таком странном нарушении торговли, почувствовала бы нечто, сходное с тем, о чем я имел случай напомнить вам в моей первой лекции о скульптуре, а именно с чувством, которое испытывает Мефистофель у Гёте при пении ангелов: «Я слышу какое-то разногласие и невыносимо громкие фразы?»
63. Но мало того, если б в действительности все выгоды, доставляемые этим великим городом, не были эфемерны и не подлежали забвению и если б по всем его окрестностям произведены были расследования результатов его богатств, то несоответствие значения самых слов разве не чувствовалось бы сильнее, чем несоответствие в звуках их?
Я держу в руке вырезку из газеты, которую я захватил с собой три года тому назад на митинг в пользу «общества поощрения социальных наук», происходивший в залах Общества искусств под председательством первого министра Англии. Под так называемыми классическими картинами Барри, изображающими философию и поэзию древних, мистер Гладстон восседал на председательском кресле; и в его присутствии один из членов Общества покровительства социальной науки высказал и поддерживал положение, не чуждое нашему теперешнему исследованию, а именно, что существенная черта природы человека обща у него с хищным зверем. Хотя я в то время (внезапно побуждаемый автором «Тома Брауна в Оксфорде») и пытался противоречить этой личности, являвшейся представителем социальной науки, но в настоящее время я отнюдь не желал бы делать этого. Я дал вам хищную птицу для сравнения вашего знания. «Ведает ли орел то, что таится в могиле?» И в этом обширном нашем гнезде, называемом Лондоном, было бы хорошо, если б всех наших детей осеняла бы добродетель хищного этого зверя, и волнение и суета этого города были бы подобны «суете орла над своим гнездом и трепету его над своими детенышами». Но вырезка из газеты, которую я имел тогда и имею теперь в руке[35], заключает в себе сообщение о таком состоянии этого гнезда, которое не имеет ничего общего с этим сравнением. Я не ответствен за те противопоставления, которые встречаются в приводимых ею сообщениях. В первом сообщении мы читаем приглашение пожертвовать на постройку новой церкви в Оксфорде, которая должна стоить двадцать тысяч фунтов; во втором же передается отчет о дознании относительно одной женщины, которая вместе со своим ребенком умерла от голода на Собачьем острове. Трупы были найдены на куче лохмотьев, ничем не прикрытые; в комнате не было никакой мебели, кроме одного деревянного стула, на котором лежала брошюрка под заглавием «Благость Божия»; муж этой женщины, полгода не находивший работы, сошел через два дня с ума, и так как его не приняли в работный дом, и без того переполненный сумасшедшими, то его отвезли; куда именно, газета не сообщает.
64. Теперь, господа, вопрос, который я желал бы запечатлеть в вашей памяти сегодня, состоит в том, можно ли предположить, чтобы мудрость, которая «веселится на земном кругу и радость которой с сынами человеческими»[36], могла при таких условиях радоваться на том наиболее скученном и населенном уголке земного шара, где мы теперь живем? И если она не может даровать нам возможности превзойти искусство ласточки или орла, то может ли требовать, чтобы мы по крайней мере достигли уровня их счастья? Или, может быть, вы серьезно думаете, что в жизни на Ладгейт-Хилле или в смерти на Собачьем острове[37], в искусстве Ладгейт-Хилла или в праздности Собачьего острова, в науке и благоразумии Ладгейт-Хилла или в невежестве и бессмысленности Собачьего острова, при современном порядке вещей, мы можем найти какое-нибудь ясное поощрение для повторения в этом 102-м псалме тех трех стихов, которые следуют за пятью вышеприведенными, и чувствовать сердцем, когда произносим устами, что по-прежнему среди нас, и не оскорбляемый нами, обитает Бог, «прощающий все беззакония наши и исцеляющий все недуги наши, избавляющий от могилы жизнь нашу, венчающий нас милостью и щедротами, насыщающий благами желание наше, обновляя, подобно орлу, юность нашу»[38].
Лекция IV
Могущество скромности в науке и искусстве
17 февраля 1872 года
65. Я уверен, господа, что некоторых из вас удивила, а если мне удалось сделать мою последнюю лекцию вполне понятной, то и должна была удивить мысль об ограничении, которую я предлагал вам принять по отношению к идее о науке, и к тому положению, которое я просил вас установить для нее. Мы так сильно привыкли думать о науке, как о процессе открытий, что некоторые из вас, я уверен, были серьезно смущены моим предложением и еще более смутятся, если я и сегодня настойчиво повторю, что понимать слово «наука» и употреблять его нужно в смысле знакомства с вещами давно уже открытыми и признанными за истины. Мы имеем несчастье жить в эпоху перехода от неразумного оцепенения к неразумному возбуждению; и если раньше исследование чего-нибудь являлось для науки актом величайшего мужества, то в настоящее время неисследование чего бы то ни было для нее равносильно агонии. Так что нам непредвиденно приходится измерять достоинство человека науки новизной его утверждений и искусством его метода рассуждений, положительно забывая, что наука не может быть совершенной, ни как занятие разума, пока что-нибудь остается неоткрытым, ни как полезное орудие воспитания, пока хоть что-нибудь подлежит сомнению.
37