«Маленькая беленькая цапля, принадлежащая мне, – в высшей степени красивый экземпляр. Она была убита крестьянином палкой, в Ак-Карре, близ Веверлея, около 1840 года, и принесена ко мне в носовом платке, пропитанном черной липкой грязью и кровью; в таком же виде она была отослана мистеру Риду, из Донкастера, и выделана превосходно».
175. Вы сразу поймете, что крестьянин, раздробивший птицу палкой на куски кровавого мяса, не мог, в истинном смысле слова, видеть птицы; ввиду этого или чего-нибудь подобного, он не мог и получить удовольствия.
Вы понимаете, что возможность видеть птицу являлась у него прямо пропорционально его желанию не убивать ее, а наблюдать ее жизнь. Да, это общий закон: вы можете видеть какое-нибудь существо настолько, насколько вы наслаждаетесь его жизнью, но не иначе.
И разве вы не поймете, что, дав крестьянину возможность видеть как следует птицу, вы тем самым в значительной степени поможете его воспитанию?
176. Да вы, наверное, прошли бы, в конце концов, хоть треть пути к его воспитанию. Затем следовало бы достигнуть, чтобы он мог видеть человека, как следует, мог бы понять и полюбить все хорошее в нем, и, предполагая, что его хозяин человек недурной, радоваться общению с ним. Вам стало бы ясно, что таким путем он воспитался бы лучше, чем если бы его влекло, просунув ружье в изгородь, стрелять в своего хозяина.
Наконец, последняя часть воспитания должна состоять в том, чтобы узреть Бога, что разумеется под блаженством чистых сердцем, – но об этом я не буду говорить сегодня.
177. И во всех этих фазисах воспитания главный пункт, заметьте, заключается в том, чтоб это было блаженство, чтоб человек научился χαίρειν ὀρθῶς[76], а эта радость главным образом в действительной способности видеть. Эту же истину ясно выразил Данте, когда, представ на небе перед Беатриче, сказал, что глаза его получили «удовлетворение за свою десятилетнюю жажду».
В этом, повторяю, вся суть воспитания. Вся литература, искусство и наука бесполезны, если они не доставляют вам радости, и притом истинной радости. Я ясно сознаю свою обязанность заявить, несмотря на мое глубокое и искреннее уважение к достойным воспитателям этого университета, что, по моему мнению, наши современные методы преподавания, и главным образом учреждение строгих и частых экзаменов, положительно противны этой великой цели и что в результате этого соревнования в работе юношей неизбежно получается, что они приобретают ложные сведения из своих знаний и питают ненависть к способу обучения; так что, вместо того чтобы, являясь в Оксфорд, работать с удовольствием, люди смотрят вперед на годы, которые им предстоит в нем провести, как на смертельную агонию, из которой они желают, а иногда, ради жизни, и должны выйти.
178. Я возвращаюсь к своему крестьянину и его белой цапле. Вы все с ужасом думаете об этом человеке, до смерти убивающем птицу, как какой-нибудь изверг. Он и есть таков; но далеко ли ушли от него мы, английские джентльмены? Вообще мы деликатнее воспитаны и гнушаемся мысли об избиении птиц и завладении их перьями. Это пока верно и хорошо. Но по всем вероятиям этот крестьянин, как ни был он груб и жесток, занимался в течение остального дня другим чем-нибудь, помимо избиения птиц. Я же серьезно спрашиваю вас, есть ли у английских джентльменов, как у известного класса, какое-нибудь другое реальное занятие, помимо избиения птиц? Если они признают какую-нибудь обязанность, то, конечно, будут исполнять ее до конца жизни; но имеет ли английская аристократия в настоящий момент ясное понятие о своей обязанности? Я глубоко и серьезно уверен, что их каста убеждена, что ее жизнь, в отличие от жизни низших существ, должна быть посвящена стрельбе.
И это идея не такой касты, которой в настоящее время Англия может дольше управляться.
179. Сегодня у меня нет времени подробнее развивать мой аргумент; но я сказал, кажется, достаточно, чтобы убедить вас в верности положения моей главной теоремы, а именно, что чтение и письмо не составляют воспитания, если они не содействуют развитию в нас добрых чувств ко всему живому, но что рисование, и главным образом физиологическое рисование, есть наиболее ценное жизненное воспитание. Много сделал бы также хорошего какой-нибудь английский землевладелец, сохраняя свое поместье в его первобытной дикости; и пусть каждое живое существо, предпочитающее поселиться на нем, наслаждается миром, что это едва ли будет достигнуто всеми толками лордов в парламенте, пока хватит нашей жизни, чтоб выслушивать их; я даже отважусь поведать вам свою надежду, хотя и умру гораздо ранее ее осуществления, что наступит день, когда английский народ действительно поймет, что значит воспитание, и окружит этот университет самым лучшим в Англии парком, разбитым на двадцати квадратных милях; что он запретит в окрестности этого здания всякие грязные, механические, пошлые ремесла и производства, как не допускает их теперь в своем саду любой владелец; что он уничтожит все грязные и безобразные постройки, все гнезда порока и нищенства, как бы изгоняя дьявола; что чистые источники Изиды[77] и Чаруэлла[78] будут спокойно течь среди лугов и деревьев; и что в пределах этого парка будут привольно расти все полевые английские цветы, которые могут цвести на равнинах, и все живые твари, заходящие в леса и к источникам, будут знать, что тут для них имеется счастливое убежище.
77