- Надо было хоть адрес записать,- сказал я раздраженно,- полные идиоты.
- Не тушуйсь, Шалч,- сказал Сысоев мрачно,- найдем.
- Может, в справочное обратиться? - спросил я.- Как его фамилия?
- А черт ее знает,- нервно засмеялся Сысоев,- Степан Егорыч, и все...
Вдруг послышались торопливые шаги, и из-за угла вынырнул мужчина.
- Але,- радостно сказал Сысоев,- погоди, дорогой... Увидев нас, мужчина отскочил в сторону.
- Да ты не бойся,- взмолился Сысоев.- Где он, магазин, который здесь стоял?
Мужчина отступил на несколько шагов.
- Але,- сказал Сысоев жалобно,- тебя же спрашивают, ну чего ты?..
- В справочном спрашивай! - крикнул мужчина и побежал по улице.
- Вот черт,- сказал Сысоев,- заблудились мы, что ли?
- Давай снова попробуем,- без надежды предложил я,- от самой гостиницы.
Но это уже был чистый вздор, и мы, пораскинув, решили отправиться на вокзал и пересидеть там до утра.
На вокзале тускло освещенный ресторан работал круглые сутки. Единственный поезд на Москву отправлялся через час, и веселье было в самом разгаре. Впрочем, веселье - это громко сказано: было шумно, звонко, разухабисто, хмельно. Пахло подгоревшим маслом, прошлогодней капустой. Табачный дым висел над столами... Нет, это вспоминается так, потому что я теперь не люблю вокзальные рестораны, подвыпивших швейцаров и официантов и постоянную суету: от поезда к столу, от стола к поезду. Теперь не люблю. А тогда, видимо, любил. А что было делать? После деревни, сырой холодной комнаты, желтой лампочки под потолком - и вдруг этот зал, и люди, и звонкие подносы, и можно заказать, отменить, развалиться, пошутить, презрительно оглядеть зал, соседей, или, наоборот, сладко улыбнуться. Я плачу -- а вы подавайте. Никто обо мне ничего не знает. Все, словно в бане, равны. Были бы деньги. Теперь я не люблю вокзальные рестораны. Теперь уже нет необходимости самоутверждаться, стараться выглядеть и тому подобное. А тогда, хоть и было так же: и вонь, и суета, и подвыпивший швейцар у дверей, но воспринималось, как карнавал... И сквозь раскрытую дверь виден был на стене в клубах табачного дыма привычный портрет генералиссимуса. Он стоял посреди нескончаемой равнины, ранним утром, и смотрел вдаль поверх наших голов.
Швейцар долго не хотел нас впускать, просто так, ни почему, и мы жалко и без обиды толклись у дверей, и горбились, горбились, и елейно ему улыбались, одуревая под тяжестью собственных горбов. Он долго унижал нас, но чем дольше, тем вожделенней поглядывали мы на ресторанные столы, за которыми можно было бы и распрямиться. Наконец он смилостивился. И мы вошли в зал. Это теперь можно, как это называется, качать права и призывать к ответу, тогда же шутки такого рода были опасны: мы ведь хорошо видели, как милиционер с малиновым околышем дружески похлопывал швейцара по плечу, когда проходил мимо, словно они свояки, кумовья, а может быть, даже братья...
Мы заказали графинчик водки и по порции котлет с лапшой.
- Ну, Шалч,- проговорил Сысоев, откинувшись,- кто сказал, что жизнь плохая?
И я кивнул ему согласно, потому что мне и впрямь было хорошо.
Мы выпили, свет стал ярче, я подошел к ресторанной двери не сгибаясь. На мне было кожаное пальто и светло-серая кепка, и швейцар распахнул дверь передо мной. Я похлопал его по плечу...
Я доел котлеты, и мне захотелось ликера с кофе... Теперь я ликеров терпеть не могу, эта сладкая влага мне отвратительна, но тогда мне казалось, что ликер с кофе это так высоко, тонко, аристократично, и подите вы со своими котлетами неизвестно из чего, и с лапшой, от которой склеиваются внутренности!..
И я заказал ликер и кофе. И мне принесли рюмку ликера и чашечку черного пойла, но все же... И Сысоев, хохотнув, придвинул к себе графинчик с водкой. В этот самый момент к нашему столу подошли двое, мужчина и женщина, и уселись на свободные места. Они были крепко навеселе, особенно женщина, но тут же заказали поллитра и по порции кислых щей. Женщина долго всматривалась в меня, потом выговорила с трудом: "усики..." и показала черные зубы.
- Помалкивай,- сказал ей мужчина и объяснил нам: - в Архангельск везу, на лесозаготовки...
- Ее одну? - удивился я.
- Зачем одну,- усмехнулся мужчина,- я их тут много навербовал... вот и везу... А вы кто же будете?
- Мы местные,- сказал Сысоев и кивнул в мою сторону:- А он грузин...
- Грузин? - удивился мужчина.
- Ага,- сказал Сысоев и снова кивнул уже на портрет генералиссимуса.
Женщина спала, положив голову на скатерть. Мужчина выпил и вдруг заплакал.
- Але,- сказал Сысоев,- что это ты?
- Письмо ему написать хочу,- сказал мужчина,- чтоб разобрался во всем...
- В чем же? - спросил я.
- Эх, ты...- снова заплакал мужчина,- да у нас там вредители в начальниках... понятно?
-- Пиши, пиши,- сказал Сысоев и кивнул на портрет,- он им даст...
- Конечно,- сказал я.
- Да я не умею,- захныкал мужчина,- как это письмо писать? С чего начинать?.. Не умею... А то еще не так чего-нибудь...
- Давайте я напишу,- вызвался я,- вы мне факты, фактики, а уж я сделаю...
- Он сделает,- сказал Сысоев,- он грузин, он университет закончил...
Как там все это в точности происходило, сейчас уже не помню. Он бормотал что-то, я записывал. "Зачем это мне нужно?" - думал я, а сам записывал, записывал, пока кто-то не произнес над моей головой:
- Ваши документы, гражданин...
Милиционер в малиновой фуражке тянул ко мне ладонь. Женщина спала. Мужчина смотрел дикими глазами. Сысоев зарумянился и сказал тоненько:
- Ой, мне в туалет надобно, я сейчас...
Я выложил на широкую милицейскую ладонь все, что у меня было. Он подхватил и мой блокнот и велел мне следовать за ним.
- Не трожь...- прохрипел мужчина,- не трожь, говорю... И меня повели.
В дежурной комнате сидел капитан с желтым помятым лицом. Милиционер разложил перед ним мои бумаги и сказал:
- Вот, товарищ капитан, гражданин сидел с пьяным и чего-то у него выспрашивал и записывал... Сам не ел, не пил...
- Ну что? - спросил капитан.
- Как это не ел, не пил,- сказал я, слабея,- я съел котлеты с лапшой и ликер выпил...
- А что записывал? - спросил капитан.
- Видите ли...- сказал я.
- Давай его туда,- сказал капитан и кивнул на боковую дверь.
Я зашел в маленькую грязную комнату с лавкой, и дверь захлопнулась, и щелкнул замок.
Шесть квадратных метров. Тусклая лампочка над входом. На окне решетка, за решеткою майская ночь. За дверью - чужой, равнодушный офицер... Несколько минут назад мне хотелось выглядеть человеком. Разве это несправедливо? Да зачем, зачем мне понадобилась эта дурацкая кожа! Я обманывал сам себя, думал я, играя в эту игру с деревенским совратителем, не верил и играл, и вот доигрался... Теперь, когда выяснят, что мои родители... потом усмехнутся понимающе и недобро... Я, конечно, отвечу словами того человека, который везде: в мыслях, в воздухе, в разговорах, в позолоченных рамках - я, конечно, повторю как магическое заклинание сказанное им однажды, что, мол, сын за отца не отвечает... да, но ведь и яблоко от яблоньки... и это тоже надо учитывать, ибо это тоже народная мудрость, а народ не ошибается... Теперь, в наши времена, какой-нибудь молодой человек в подобной ситуации спросил бы с легкой усмешкой ничего не боящегося члена общества: "А почему, собственно, я не могу записывать, что желаю?.." Что ответил бы ему усталый капитан? Действительно, ну достал блокнот, ну записывал. Что дальше?.. Но это теперь... А тогда... Куцый пиджачок и чертовы усики, и рюмка ликера, и пьяный бред о каких-то вредителях, и все это под большим портретом, в то самое время, когда, как мы знали, сотни и тысячи закамуфлированных злодеев шныряли среди нас, записывая, выпытывая, взрывая... Помню, как на лекции о коварстве иностранных разведок лектор сказал: "Западный агент, к примеру, в ресторане выпивает по глоточку и не закусывает. Это бросается в глаза..."