— Конечно. И этой целью стала проверка сложившихся представлений о поэте как в трудах «ранних» пушкинистов-одиночек, так и в официальной легенде, закрепленной юбилеем.
— И каким способом это делалось?
— Эмпирическим. Факты, штрихи — важна любая мелочь... Радовались каждому новонайденному сведению. Несколько позднее происходит методологическое обогащение исследований. В недрах известного Пушкинского семинара профессора Петербургского университета С. А. Венгерова зарождается интерес к литературной специфике, к законам изменения формы. К Пушкину, как я уже заметил, вновь обращается и философская мысль. Бердяев, например, в «Смысле творчества» посвящает ему несколько страниц, но, заметьте,— центральных. Он напоминает, что в России в одно время жили Пушкин и Серафим Саровский. Путь Серафима — канонический путь святого. Пушкин не пошел по нему, но религиозное предназначение исполнил. «Для божественных целей мира гениальность Пушкина так же нужна,— пишет Бердяев,— как и святость Серафима. И горе, если б нам не был дан свыше гений Пушкин, и несколько святых не могли бы в этом горе утешить. С одной святостью Серафима без гениальности Пушкина не достигается творческая цель мира».
Нет возможности в обзорной беседе подробно останавливаться на всех вопросах, но и упомянутое дает, по-видимому, представление о том, какую исключительную роль играли наследие Пушкина и его судьба в умственных исканиях начала XX века, в попытках осмыслить опыт отечественного бытия.
— И остается только еще и еще раз содрогнуться, вспоминая, какой удар был вскоре нанесен столь насыщенной интеллектуальной, научной, художественной, философской жизни...
— Да, в начале 1920-х годов подверглась, как известно, гонению религиозно-философская мысль, многие мыслители мирового масштаба были изгнаны из страны. К концу первого послеоктябрьского десятилетия были свернуты теоретические разработки, обещавшие обогатить науку о литературе, тогда же некоторые историки и филологи заговорили исключительно языком классовых определений.
Эскиз обложки. Художник В. Табурин. 1899
— В свое время мне довелось познакомиться с материалами дискуссии по проблемам пушкиноведения, которая проходила в здании, где мы с вами находимся (кстати, поразило, что в название вашего учреждения добавлялось слово «бывший» — «Бывший Пушкинский Дом»). Особенно запомнился доклад Г. Л. Гуковского (явно из «бывших», если не по происхождению, то по взглядам), обескураженного новейшими трактовками типа: ямщик и герой стихотворения «Бесы» — две борющиеся социальные силы современной Пушкину России.
— Примеров нелепых и курьезных можно привести много. Но хотелось бы, во-первых, отметить, что Пушкин в самых разных политических и культурных ситуациях становился, если можно так выразиться, испытательным полигоном новейших увлечений. Мы уже вспоминали Писарева, коснулись формалистов, дошли до вульгарной социологии; а можно вспомнить еще и футуристов, и пролеткульт, и вересаевскую концепцию «в двух планах», рассекавшую, так сказать, Пушкина пополам: целомудренный в поэзии и опускающийся на дно греха в жизни, и т. д. Каждое время по-своему глядится в Пушкина. Во-вторых, было бы непростительной ошибкой предать анафеме и забыть опыт отдельных «заблуждений». Один пример: классический образец вульгарной социологии в литературоведении — «Социология творчества Пушкина» Дмитрия Дмитриевича Благого; все примеры и пороки этого метода там налицо, но там же — исключительно тонкие, свежие наблюдения. Смею утверждать, что эта книга, написанная молодым Благим,— самая талантливая работа члена-корреспондента АН СССР. Вообще в пушкинистике 1930-х годов — когорта блестящих литературоведов.
В. В. Козлов. Модель памятника Пушкину в Ленинграде. 1936
— И все же именно в это время в представлениях масс формируется образ Пушкина — убежденного атеиста и без пяти минут революционера, образ, не изжитый окончательно и до сих пор. И именно в это время прививается некий эрзац филологической культуры, также ощутимый и в наших поколениях: написал поэт «Я помню чудное мгновенье...»,— значит, именно так и любил Анну Керн, или описал грозу — следовательно, и впрямь перед тем промок до нитки. А сколько дубов «у лукоморья» отыскивается по всей стране...
Уж не говорю о восходящем также к тридцатым годам «дантесоведении», т. е. огромном внимании к дуэли, жене поэта, его детям, потомкам и т. д.— при полнейшей во многих случаях удовлетворенности школьным знанием и пониманием творчества, духовных исканий Пушкина. Вот и до памятников его дамам сердца уже дошло — имею в виду опять же Анну Керн.