В последнем дворе Мишка указал пальцем на угловую, чудом сохранившуюся дверь и заявил:
— Этот подъезд мне больше нравится.
Вошли. Поднялись на четвертый этаж и направились по коридору, что с поворотами и причудливыми изгибами растянулся на полкилометра.
— Судя по количеству комнат, здесь много народу проживало. Как килек в бочке.
— Надо думать,— согласился я.
— Не успели ободрать дачники жилье,— оценил Мишка.— Вон, стулья даже есть.
— А я стол видел на втором этаже,— сказал Ксима.
И мы направились на второй этаж. Второй этаж был очень высок, потому что первый — бельэтаж. Все занялись предпраздничными хлопотами — я даже клеенку раздобыл. Обнаружили, что ни воду не выключили, ни свет.
Нашли нормальные стаканы, вымыли их с мылом, которое лежало на кухне, принялись сервировать стол.
— Попахивает тут какой-то гадостью,— заметил Ксима и ноздрями пошевелил, как пес.
— Это, наверное, — сказал я,— хозяева травили крыс. Они под досками пола скончались.
— Все-таки без противогаза я в таком озоне пить не хочу, даже с друзьями, тем более после твоего объяснения.
— Мне казалось, что морскому волку все трын-трава. Но ты и на судне, чувствую, остался с носом. Какой разговор — пошли дальше. Весь дом в нашем распоряжении, хоть кол теши.
Взяли клеенку, стулья и направились дальше. Отыскали хорошую, светлую комнату — в окне стекла целые. Устроились. Мишка даже кресло-качалку раздобыл. Повалился в нее и с наслаждением вымолвил:
— Вот так сидел бы и качался. И никакой жены не надо!
— Семья — дело серьезное,— заметил Ксима многозначительно.— А насчет качаться — выпивки мало.
Тем временем я сервировал. Стаканы посмотрел на свет. Разлил понемногу. Приподнял стакан и произнес:
— За нашу случайную встречу с Ксимой!
— За нашу случайную жизнь на земле,— согласился Мишка.
— За наше случайное здоровье...
Выпили. Принялись зажевывать. Не торопясь.
Ну что нам надо? Не напиться же, действительно, а просто — посидеть и потолковать о своих делах, как личных, так и семейных, поплакаться друг другу в жилетку. Где еще поплакаться во всем городе? В ресторан идти — надо копить на ресторан, хотя и зарабатываем прилично. Я — ведущий. Мишка — вообще изобретатель с авторскими свидетельствами. Ксима — человек флотский, а они не обижены. Им еще и одежа казенная, со скидкой. Но дома — жены. А они такие. Я к Мишке не могу прийти с бутылочкой, чтобы языки почесать. Тяжело весь день в костюме, как в футляре. Все думаешь, как бы чего лишнего не брякнуть — в нашем НИИ долго все помнят.
А как я к Мишке-то? Когда он сам к себе — е-два, е-четыре...
А у меня жена присядет обязательно и станет выказывать «ум, алчущий познаний», а когда Мишка уйдет, начнет считать, на сколько он колбасы съел. А он как назло такой обжора! На лету глотает! Вот и получается, что мы как бездомные сироты. Дом есть, но он вроде как бы и не дом. Из-за этого и идти не хочется ни к кому. Понимаешь. Сидишь у людей и чувствуешь, что тут свершится после твоего ухода. А что за дом, если возвращаться в него, как на гауптвахту бессрочную.
А тут еще оба мы с Мишкой алиментщики, отчего комплекс вины в нас развился до такой степени, что, кажется, приключись землетрясение на острове Суматра, почувствуешь себя виноватым перед женой. Упало давление, потекли дожди — виноват перед тещей. Оба мы были вначале новобрачными барашками, лишь потом переросли в баранов.
Время от времени с Мишкой приключаются извержения внутренних вулканов, и тогда он режет правду-матку жене. Нет! Вы вслушайтесь в эту нелепость: «режет правду-матку жене»! По-моему, бесполезнее занятия нет на свете, чем пытаться доказать женщине, что она не права. Все равно что ругать трамвай за то, что он железный.