– Вспомни, ты сын и наследник «всадника». И дед твой был «всадником», и прадед. Твоё дело не позорить предков. Дома хоть за ум возьмёшься.. Станешь помогать отцу хозяйствовать, женишься, наплодишь малых деток, остепенишься. Может, хоть в Сульмоне человеком станешь, должность какую-нибудь займёшь. Вспомни слова умного человека: Лучше быть первым в своей деревне, чем последним в Риме.
– Забыл?! – укорил ворчуна Назон. – Я уже был женат. По родительскому выбору, между прочим. И разве не сбежал я от навязанной мне жены? Ох, вижу, ты злодей и задумал против меня недоброе.
Сострат и ухом не повёл. Поняв, что на этот раз с дядькой шутки плохи, юноша решил попробовать смирение:
– Сострат, миленький, не пиши домой. Я всё сделаю, чего ты не потребуешь.
Грубое лицо дядьки выразило удовлетворение:
– Перво-наперво сей же час заведи любезную.
– Любезная у меня есть.
– Врёшь!
Да, привирал. Он пока только собирался добиться благосклонности одной прелестницы, однако Сострат обязан был верить господину.
– Может, тебя поставить у нашей постели? – язвительно осведомился он у дядьки. Тот, насупившись, принялся обувать неслуха .
– Почему она сюда не приходит? – мрачно осведомился он. – Где вы любитесь?
– Она замужем за знатным человеком, и за ней следят.
– Враньё, – хладнокровно перебил дядька. – Чтобы знатная матрона да польстилась на такого молокососа!..
– Но! Но! – обиделся лгун, но примолк.
– Или ты забыл? Послезавтра тебе исполнится двадцать лет. Молодому человеку в таком возрасте наложница нужна каждую ночь. Вот и спи с присланной девчонкой. Разве для Пора её прислали?
– Ты требуешь, чтобы я унизился до служанки, да ещё после Пора? – деланно возмутился господин. – Плохо ты меня знаешь.
– Жду три дня. Потом напишу хозяину, – мрачно предупредил Сострат.
Сбегая по лестнице со своего третьего этажа , раздосадованный юноша думал, что с заупрямившимся дядькой шутки плохи.. Накарябает, будто курица лапой, донос, всполошит родителей, а те ещё не знают, что их сынок больше не бегает на форум, не ищет должностей, как положено молодому человеку из хорошей семьи, но, всецело предавшись главному своему пороку – сладостной лени, с утра до вечера сочиняет стишки. Отец этого не потерпит. Снисходительный и любящий родитель готов многое простить единственному сыну, однако увлечение стихоплётством всегда огорчало его.
– Подумай, много ли денег заработал Гомер! – часто упрекал он наследника.
– Он заработал бессмертную славу! – хорохорился тот.
– Ох, сынок, славу в кошелёк не положишь. Будет хорошо, если ты заслужишь уважение сограждан здесь, в Сульмоне. Бессмертная слава, с чем её едят?
Узнай он, что сын не только не перестал стихоплётствовать, но пустился во все тяжкие, вступил в коллегию поэтов, где полно всякой шушеры, водится с кем попало, не думая завести нужные знакомства, забросил форум, – и тотчас из Сульмона раздастся грозный приказ немедленно возвращаться.
Что делать, как умаслить Сострата? Ублажить дядьку и завести любовницу? Шлюхи противны; к тому же им надо платить, а он лучше потратится на книги и сласти. Пустить в постель служанку-деревенщину? Позволить прикоснуться к себе огрубелым от чёрной работы рукам? Похотливость свойственна лишь низменным душам. Плотские утехи не влекут его. Зачем тратить силы на то, что роднит человека с животными, когда стоит захотеть, и перед мысленным взором тут же начнут водить хоровод воздушные нимфы… И сами Грации – прелестные Аглая, Ефросина, Талия, одна лучше другой, с улыбкой приблизятся к нему и одарят утончёнными ласками… Он поэт. Как втолковать это тугодуму Сострату?
Залитая солнцем улица вела прямиком к Марсову полю. Завтра начинались прекрасные Квинкватрии – четырёхдневные празднества в честь Марса и Минервы, священные дни для всех военных, а также ремесленников и – поэтов, потому что Минерва наряду с Дионисом тоже покровительствовала поэзии. Жрецы салии будут плясать на комиции перед понтификами, учителя получат наконец плату за годовые труды, а поэты опять соберутся для декламаций.и возлияний. Хорошо бы к этому времени сочинить какие-нибудь стишки а не то коллеги махнут а него рукой. Для этого он и спешил на Марсово поле, чтобы там, среди весенней зелени и щебета пичуг, начертать на воске стихотворные строчки.
Ближе к Карментальским воротам народу сделалось не протолкнуться.. Бездельники, подобные ему, стремились к приятным местам изобильного на всевозможные утехи Марсова поля. Всем хотелось свежей травки и зелёной тени деревьев, а то и искупаться в прохладных струях источника Девы. Велев не отставать от хозяина нагружённому корзиною со съестным и письменными принадлежностями слуге, Назон ускорил шаг, и тут его окликнул Грецын – соученик по риторской школе. В отличие от Назона, ютившегося в наёмных комнатах, молодость Грецына лелеял просторный отчий дом, атрий коего украшали портреты знатных предков; кошелёк его всегда был полон золотыми монетами, расточаемыми легко и без опаски; одним словом, Назону было до его далеко. Сенаторский сынок! Вот кому была открыта дорога гражданских почестей. Грецын уже метит в эдилы, а застенчивый сульмонец, пробыв пять месяцев триумвиром по уголовным делам и ничем не блеснув, предпочёл незаметно исчезнуть с форума. Возможно, Грецын вовсе не думает глядеть на Назона свысока, причиной надменности всего лишь высокий рост, однако сульмонцу казалось, что это не так. Римлянин превосходил его всем: золотое всадническое кольцо было толще, плащ – дороже; даже обувь его, ладная, новенькая, поскрипывающая, выгодно отличалась от сапог поэта, добротных, но грубых и разношенных. Двое слуг, сопровождавших Грецына, были облачены в нарядные туники, и Назон махнул своему Пору, тащившемуся позади, чтобы тот держался подальше: уж слишком невыгодно было сравнение.