— Что он натворил, чем довел тебя до слез? — осторожно спросила она, коварно прикидывая: если ей не удалось взять интервью у художника, можно что-нибудь выудить из его отставленной натурщицы. Памеле должно понравиться…
Натурщица посмотрела на раковину.
— Ты не представляешь, как я радовалась, когда он пригласил меня поработать! Всем рассказала, что прославлюсь… Видите ли, я не вдохновляю. Он не считает меня достаточно привлекательной. — От обиды у нее сел голос. — Только что сама любезность, а в следующую минуту — холоден как лед, а я понятия не имею, что я сделала не так.
Джесс разгневалась. Кем он себя вообразил?
— Как тебя зовут?
— Серафина.
— По-моему, ты очень красивая, Серафина, а Ксандер — идиот, раз отверг тебя. — Джесс поощрительно улыбнулась. — Судя по тому, что я о нем слышала, ты еще дешево отделалась. Говорят, он не склонен к долгим отношениям.
Натурщица шмыгнула носом, но все же улыбнулась:
— Да, наверное. Похоже, я не в его вкусе — а я-то, дура, надеялась… — Она опустила глаза в пол. — Сама виновата, завелась, пока смотрела на него… В такого и не захочешь, а влюбишься.
Джесс кивнула. Что ж, во всяком случае, она получила ответ на вопрос, спит ли натурщица с художником.
— Да, наверное, это совсем нетрудно. — Она смахнула пылинку с рукава. — Что ж, мне пора. Надо возвращаться на работу. Попробую убедить начальницу не увольнять меня.
При мысли о возвращении сердце у нее ушло в пятки. Ей придется признать, что она провалила задание.
Серафина наградила ее сочувственной улыбкой:
— Желаю удачи!
— И тебе того же. — Джесс пожала руку девушке и вышла из туалета. Гнев бурлил в ее груди, как вулканическая лава.
Ксандер запирал дверь мастерской, когда из туалета напротив вышла та самая темноволосая журналистка. Увидев его, она резко остановилась. Ее щеки раскраснелись, огромные синие глаза пылали яростью и презрением. Она сделала движение, собираясь уходить, но, видимо, передумала.
— Кем вы себя вообразили? — сквозь зубы процедила она.
— В чем дело? — удивился он.
— Как вы смеете так обращаться с людьми! С той девушкой вы обошлись ужасно!
— С какой девушкой? — Ксандер озадаченно нахмурился.
Журналистка сердито взмахнула рукой:
— С Серафиной!
Он удивленно посмотрел на настырную девицу: кто она такая, чтобы учить его, как себя вести?
— Если Серафина и дальше хочет работать натурщицей, ей придется привыкать…
Синие глаза смотрели на него с возмущением и презрением:
— Не у всех кожа толстая, как у носорога! Разве вы сами не помните себя молодым, когда начинали свой путь и ждали от будущего только хорошего, только радости? Когда жили надеждами? — Она выжидательно смотрела на него, как будто была уверена, что он тут же признает себя виновным.
Ксандер медленно закипал. Еще не хватало, чтобы какая-то журналистка читала ему нотации!
— Не помню, чтобы в молодости я ждал от жизни только хорошего… Зато насчет другого вы правы — я жил не с одной Надеждой. — Пошловато скаламбурив, он неожиданно расплылся в улыбке и шагнул к журналистке, а та нахмурилась и неуверенно попятилась.
— Вы всегда такой самоуверенный?
— Да. — Он снова самодовольно улыбнулся. Неожиданно ему захотелось подразнить ее, чтобы еще раз увидеть огонь в ее огромных синих глазах.
Тряхнув головой, она посмотрела через его плечо на закрытую дверь мастерской.
— Ничего удивительного, что все считают вас самонадеянным плейбоем. Я видела, как вы обращаетесь с людьми… что ж, свою репутацию вы вполне заслужили!
Ксандер возмутился: ну это уже переходит все границы! Девчонка не смеет его судить, она понятия не имеет, как он живет. А если бы знала, не спешила бы с выводами! Стремление взлететь все выше, творить все лучше постепенно лишало его уверенности в себе, он устал и, кажется, разучился расслабляться… Впрочем, объясняться он не собирался.
Она подняла голову, и он заглянул в ее глаза, поразившись их глубине. Ее дерзость, несмотря ни на что, нравилась ему. Этакая бунтарка или просто нахальная девчонка? Ее лицо нельзя было назвать красивым по классическим канонам: нос великоват, глаза слишком широко поставлены. И все же от ее лица невозможно было оторваться. Ксандер не сомневался, что и за ее скованностью тоже кроется нечто большее, чем она готова показать. Костюм не подчеркивал, а, наоборот, скрывал изгибы и выпуклости ее пышной фигуры. Так могла бы одеться женщина, разменявшая шестой десяток… И стрижка, длинный боб, подчеркивала удлиненность лица. Она была застегнута на все пуговицы, словно решила жестко подавлять свою молодость и жизненную силу.