— Судя по ее крокодильским стишкам, госпожа Кассирова такая же поэтесса, как я — космонавт, — парировала Надежда. — И если этим она собирается потчевать читателей…
— Вы ничего не понимаете в поэзии! — выкрикнул Серапионыч. Тут уж Василий, почувствовав, что дискуссия вот-вот сойдет с рельсов конструктивности, решил вмешаться:
— Наденька, да вы не обижайтесь на доктора — он всегда так: хоть и понимает, что не прав, но продолжает спорить из упрямства.
Серапионыч с мнимо уязвленным видом замолк, а Надя продолжала:
— Да я и не обижаюсь. В конце концов, может быть, доктор и прав — я действительно не ахти какой знаток поэзии. Но меня несколько смутила форма сделки. Казалось бы, не все ли равно, от кого получить деньги — от покупателя или от посредника? И я понимаю, почему Кассирова так настаивала на личной встрече с «бизнесменом». Она надеялась, получив сто тысяч наличными, каким-то образом «кинуть» посредника: или вообще не отдавать его десять процентов, или отдать только часть.
— Нельзя так дурно думать о людях, Наденька, — укоризненно покачал головой доктор. — Василий Николаич, скажите хоть вы свое веское слово!
— Знаете, Надя, мне ваши выводы кажутся все-таки несколько поспешными, — раздумчиво сказал Дубов, — хотя в некотором резоне им не откажешь.
— Во всяком случае, на вашем месте помогать Кассировой я бы не стала, — резюмировала Надя.
— М-да, пожалуй, — вздохнул детектив, — но дело, к сожалению, не в одной Кассировой. На свободе опасный мошенник, который не только обманывает людей, но и дискредитирует честных бизнесменов, которых все-таки большинство.
При этих словах Серапионыч, не выдержав, громко фыркнул.
— Поэтому, Наденька, я прошу вашей помощи, — строго глянув на доктора, продолжал Дубов, — и не столько госпоже Кассировой, сколько мне. А точнее, делу справедливости.
— И что от меня требуется? — глаза журналистки загорелись.
— Как вы слышали, завтра в полдень наша клиентка встречается в кафе «Кислоярочка» с посредником, личность и роль которого во всем этом деле пока что для нас остается неясной. И я, и доктор — лица, давно примелькавшиеся в нашем городе, а вы…
— Поняла, поняла, — закивала Надя. — Постараюсь оправдать доверие… Ах, совсем забыла!
— Что? — повскакивали на стульях Дубов и Серапионыч.
— Проездом из Цюриха в Кислоярск я побывала в Санкт-Петербурге и в местных газетах прочла, будто некий бизнесмен-меценат, пожелавший остаться анонимным, передал в Пушкинский Дом несколько ранее не известных писем Тургенева.
— Ах, вот оно что, — протянул Василий. — Хорошо хоть письма действительно попали в надежные руки, а не сгинули где-то в частных коллекциях.
— У нас же дневник ее прабабушки, — напомнила Надя. — Давайте посмотрим. Все-таки женщина, с которой был близко знаком сам Тургенев!
— Да-да, — оживился Серапионыч, — читая такие документы, как бы приобщаешься к иной эпохе, ощущаешь связь времен…
— Однако тут всего пару страниц, — заметил Василий, достав дневник из стола, — а дальше чистые листы.
— Ну да, Кассирова же говорила, что это последняя тетрадка, — вспомнила Чаликова.
Разбирая не совсем четкий почерк, Дубов стал вслух читать:
— «28 октября 1898 года. Начинаю новую тетрадь своего дневника. Боюсь, что последнюю. Сегодня ко мне заходил милейший доктор Никифор Павлович. И хотя он всячески старался заверить меня, что дело идет на поправку, я понимаю, что дни мои сочтены. Ну что же, мне есть что вспомнить, оглядывая свою жизнь. Я была счастлива в муже и детях и дождалась даже внуков. Я была знакома с лучшими людьми своего времени, а с одним из них меня связывали и более тесные узы, хотя наши отношения с И. С., несмотря на все кривотолки, никогда не заходили далее некоего порога, отделяющего истинное чувство от того, что зовут греховной любовью. Как бы там ни было, я пронесла чувство к нему через всю свою долгую и, надеюсь, небесполезную жизнь». Так, ну дальше тут что-то о лекарствах, которые ей прописал Никифор Павлович… Ага, вот: «Не забыть бы дать указание Аннушке, чтобы после моей…»
— Ну, что же, что же? — нетерпеливо вопросил Серапионыч, когда молчание Дубова затянулось.
— А на этом рукопись обрывается, — показал детектив Наде и доктору пустые страницы. — Видимо, больше уже Татьяна Никитична в свой дневник ничего не записала.
— Да, но не могла же она оборвать дневник чуть не на полуслове, — возразила Надя. — Дайте взглянуть. Видите, вот здесь, возле скобок, остатки вырванного листа. На нем, видимо, и окончание записей.
— Ну-ка, ну-ка, — Василий извлек из кармана огромную лупу, с которой никогда не расставался, и внимательно рассмотрел то место, которое указала Надежда. А затем перевел лупу на соседнюю, чистую страницу. — Татьяна Никитична писала с сильным нажимом, — пояснил он, — и если на отсутствующем листе что-то написано, то можно будет прочесть оттиск… О, кое-что я уже вижу! Владлен Серапионыч, записывайте.
Доктор схватил со стола карандаш и листок бумаги, а Василий начал медленно, то и дело прерываясь, диктовать:
— …смерти предать… предать огню… письма Ивана Сер… А дальше уж совсем ничего не разберешь.
— Ну ясно — предать огню письма Ивана Сергеича Тургенева, — подытожил Серапионыч. — И я понимаю Татьяну Никитичну — совершенно естественное желание, чтобы никто не копался в ее отношениях с писателем. Но потом она рассудила, что письма Тургенева — все-таки достояние мировой культуры, и вырвала этот листок.
— Уверена, что все было совсем иначе, — заявила Надя. — Татьяна Никитична оставила пожелание в силе, но Аннушка — вероятно, ее дочка или близкая подруга — не решилась уничтожить письма и оставила их в семейном архиве. А листок из дневника вырвала сама Софья Кассирова, чтобы…
— Ах, Наденька, вы опять за свое, — не выдержал Серапионыч. — Я уж представляю, в каких черных красках вы распишете ее завтрашнюю встречу с посредником!
— Нет-нет, дорогой доктор, на сей раз я не смогу отойти от объективной передачи информации, — обаятельно улыбнулась Надя. — Даже если бы очень этого захотела…
Разговор Софьи Кассировой и посредника шел в повышенных тонах, хотя собеседники старались особо не шуметь, так как дело происходило в людном месте, а точнее — в кафе «Кислоярочка», том самом, где неделю тому назад поэтесса совершила столь неудачную сделку.
— Ну, наконец-то вы проявились, госпожа Кассирова, — говорил посредник, теребя шляпу, лежащую у него на коленях. — А то я уж грешным делом начал думать, что вы получили деньги и смылись. А о моих процентах и думать забыли.
— Какие еще проценты! — взвилась Кассирова. — Этот ваш бизнесмен сраный, — последнее слово поэтесса выговорила с особым смаком, — вместо денег подсунул мне пустые бумажки! Я вообще осталась и без товара, и без денег, а вы с меня еще требуете какие-то проценты!
— Сами виноваты, сударыня, — хладнокровно парировал посредник. — Я вам его не навязывал. Вы сами просили, чтобы я вас вывел на покупателя. Вот и получили, чего хотели.
— Я хотела сбагрить товар и получить приличные бабки! — выкрикнула Софья и, спохватившись, заговорила тише: — Я давала верный товар, а что мне всунул ваш бизнесмен? — Кассирова извлекла из сумочки увесистую пачку, перетянутую банковской лентой, и чуть не швырнула ею в лицо собеседника. — Мало того что бумажек внутрь напихал, так даже сверху не настоящие баксы положил, а ксерокопию!
— Тише! — испуганно зашипел посредник, так как посетители уже начали обращать на них внимание. Лишь дама за соседним столиком, сидевшая к ним спиной, даже не оглянулась. Ни Кассирова, ни посредник даже не догадывались, что их соседка ни кто иная как московская журналистка Надежда Чаликова, а в сумочке, что висит у нее через плечо, спрятан портативный диктофон — ее верный спутник, побывавший вместе с хозяйкой во многих горячих точках бывшей дружной семьи советских народов.
Диктофон беспристрастно записывал слова посредника: