Он представлен как странник. Но это лишь часть, и внешняя, самая простая часть месседжа этой вещи. Понятно, что здесь все не случайно. У нас здесь есть Египет. У нас здесь есть Греция, потому что рельеф очень четко читающийся, это изображение сцены из трагедии Еврипида, когда Ифигения узнает среди мужчин, которые должны быть принесены в жертву, по воле рока своего брата Ареста, загнанного в Тавриду эриниями. Дальше идут римские развалины. И мы получаем, в общем, полный комплект великой древности. Египет, Грецию и Рим, которую наследует этот немец, расположившийся на фоне Албанских гор. И это, конечно, очень сильный идеологический месседж.
Поколение Гёте создало немецкую классическую культуру, которая наследует древность. До того, как немцы придумали нам национализм и сумрачный германский гений, Гёте утверждает немецкую культуру как общечеловеческую, как наследницу общечеловеческой культуры. Но этот рельеф не случаен. Дело в том, что именно в это время параллельно с работой над портретом Гёте работает над своей трагедией «Ифигения в Тавриде», в которой стоит очень четкая задача. Он пишет по-немецки греческую трагедию, одновременно немецкий язык он реструктурирует по греческой модели. Собирая на глазах литературный немецкий язык.
Это тот случай, когда я думаю, что портрет делают двое, конечно. Тот, кто водит кисточкой, и тот, кто расположился на обелиске.
Вы сказали, что в этом портрете нет ничего случайного, он абсолютно выверен, каждая деталь на своем месте. Тогда вопрос, может быть, формальный, но тем не менее. Центром этого портрета является блестяще написанное, скорее всего, замшевое, а может быть, нет, колено поэта, от которого невозможно оторвать взгляд. При этом это не мешает восприятию всего полотна, но каким-то образом это колено оказалось в самом центре. К тому же желтым.
Желтым, наверное, потому, что это красиво и элегантно. А колено – это, конечно, не случайно. Давайте мы посмотрим на позу, в которой он расположился. Это, конечно, отдыхающий путешественник. Но на самом деле это абсолютно иероглифическая поза. В этой позе было принято с XVI века шестнадцатого изображать пастуха. То есть Гёте у нас здесь пастух. Почему? Во-первых, аркадские пастухи – это воплощение утраченной гармонии с природой. Это благородная простота и спокойное величие первозданного мира. А во-вторых, Гёте к этому моменту уже был членом закрытого и очень почтенного литературного общества в Риме, которое называлось «Аркадское общество». Собиравшееся в парках, на природе, обсуждавшее вопросы словесности, поставившее своей задачей модернизацию, реформу современного итальянского языка.
То есть, по сути дела, Гёте, представленный как аркадский пастух, вызывает у нас в памяти целый ряд ассоциаций. Это и первозданная гармония, которую он наследует вместе с этим великим культурным прошлым. Это и миссия художника, который создает современный язык, базирующийся на великом опыте греков и римлян. В этом смысле портрет, конечно, совершенно риторический. Современному зрителю, может быть, уже не совсем понятный. И может быть, его даже и не трогающий. Поэтому я очень благодарен Франкфуртскому аэропорту за веселого Гёте, который прилетел домой из Италии.
А вот мы почему-то не осмеливаемся Крамского увеличить в десять раз и поставить где-нибудь в одном из московских.
Однажды это произойдет. Потому что чувство юмора – это тоже дело наживное. А нации очень важно именно чувство юмора.
Илья Ефимович Репин
Когда я в первый раз очутился в Париже, а было это в 1989 году, то Париж я не оценил, не понял, и вел себя, как последний брюзга. Похожее случилось с Ильей Ефимовичем Репиным, которому не понравилась парижская выставка импрессионистов, которую он назвал пустой. И в ответ на эту мелкобуржуазную живопись задумал картину «Садко, богатый гость на дне морском». Но нужно отдать должное Репину. Подготовка, изучение морского материала впечатляет.
Там многое впечатляет. В отличие от вас, Илья Ефимович провел в Париже почти три года. И у него было время для того, чтобы и очароваться, и разочароваться, и пожаловаться, что там очень холодно, и порадоваться костюмам парижанок. И даже написать картины в духе Моне, как он сам говорил. Но тем не менее вы правы. Да, главное произведение, magnum opus этих трех лет, картина «Садко». В высшей степени парадоксальная, одна из самых не репинских картин. С другой стороны, показывающая, что Репин может все. Когда вы входите в этот зал Русского музея, вы видите его евангельский диплом, вы видите «Бурлаков», вы видите дерновую скамью, которая ближе всего подводит Репина к импрессионистам.